В погоне за солнцем (СИ)

Осознание пришло через несколько мгновений, протянувшихся в вечности, и тихая грусть сменилась ужасом: всепоглощающим, бесконтрольным; от которого подламываются колени и который не дает шевельнуться, сойти с места, заставляя молча и покорно принимать свою смерть…

О, Бессердечная! Как она могла не понять этого раньше? И как она могла идти с ним рука об руку, прикасаться к нему… танцевать с ним!

По рукам, и талии, еще помнящим прикосновения Эрелайна, вновь засеребрился иней.

Чудовище, проклятый, смотрящий в ночь, он ходил рядом с ними, танцевал и смеялся. Он — воплощенная смерть, живая тьма, чудовище, приносящее смерть одним прикосновением, одним взглядом, одним своим присутствием! Он — тот, кто мог погубить их всех, каждый миг, каждую секунду… Чего он выжидал? Почему не выдал себя раньше?..

«Пропала! — с отчаянием подумала Иришь. — Теперь точно!»

Даже Сумеречных она боялась меньше. Пусть враги, пусть вражда их тянется тысячи лет, но они хотя бы понятные, настоящие. А Эрелайн — чудовище, в глазах которого нет ничего человеческого. Одна тьма, одна разверзнувшаяся бездна… Что может быть нужно тьме?!

Она не выдержала и вскинула на него взгляд, сама не зная, что хочет просесть в нем.

Бездна и тьма, тьма и бездна, небесный колодец с искрами и росчерками звезд, далеких туманностей… пустота и ничто. Как она могла хоть на секунду поверить, как она могла принять чудовище за aelvis?!

Эрелайн перехватил ее взгляд, исполненный ужаса, брезгливости и презрения.

Перехватил — и что-то в нем, еще готовым бороться несмотря ни на что, надломилось.

А в глаза, только что таких чуждых, нечеловеческих, промелькнуло… что? Боль и отчаяние? Но…

Он разжал пальцы — и меч упал у его ног, утонув в шепчущем море трав.

Тихое, едва слышное:

— Будь по-твоему, — и его медленные, но твердые шаги.

…А сердце ее вновь дрогнуло, поверив. Потому что в его взгляде, в изуродованном маской боли лице, сейчас было, наверное, больше человеческого, настоящего, чем у самой Иришь когда-либо.

Ей вдруг захотелось закричать, остановить его — и она сам испугалась этого порыва, погасив его. Чудовище, aelari, воплощенная тьма и смерть! То, чему нет места среди людей и бессмертных.

«И он не пощадит тебя, узнавшую его тайну…»

Всего десять шагов до того, как он…

Девять.

От незваных, предательских слез все вокруг переменилось. Небо посветлело, утратив бездонную синь; травы, и листья деревьев, и ниточки седины в темных волосах Эрелайна засеребрились… Стойте! Это не слезы!

Луна, лунный свет!

…Семь шагов.

Иришь тихонько выдохнула, не в силах сдержать охватившее ее волнение и счастье — и слишком боясь выдать его раньше времени. Спасены! И больше не нужно идти на эту чудовищную сделку!

Шесть.

«Чудовищную»… Слово, горчащее злее полыни, эхом отозвалось в ней, потревожив струны воспоминаний. Радость, объявшая ее всю, отдававшая дрожью в коленях, вдруг ушла, уступив место холодному: «Но я ведь уже спасена».

А он… обречен.

Обречен — и должен уйти. Навсегда. Потому что теперь, когда маски сорваны, он не остановится ни перед чем. Слишком высокая цена за ее слабость и малодушие.

Четыре.

«Свадьба… — прошептал чужой, незнакомо-жестокий, но такой… свой голос, что это пугало до дрожи. — Ты ведь так не хотела ее… и так его ненавидишь. Отступись, не вмешивайся — и случится то, что должно. Сумеречная сдержит данное слово, aelari уйдет, не омрачив Беллетайн Тьмой. Он ведь все равно умрет — потому что должен умереть. Сейчас, позже — есть ли разница?..»

Три.

Одно слово на выдохе, не тронув губ:

«Есть».

…И, вскинув голову, Иришь ласково взглянула на луну.

* * *

Льдисто-голубые глаза Ириенн на миг озарились серебристой дымкой — и она растаяла в заливавшем поляну лунном свете.

Сумеречная потеряла драгоценное мгновение, одно-единственное, — но и его хватило Эрелайну, чтобы отпрыгнуть и, подхватив меч, встретить ее клинок своим. Сталь скрестилась в коротком: «Станцуем?»

Сумеречная прянула назад, под сень леса: так, чтобы даже самый крошечный краешек тени исчез во тьме, обступившей их.

Досадно! Это все усложняет.

Скользнуть за ней, во мрак — и вновь схлестнуться в ударах, быстрых и легких, точных и изящных в своей простоте. Клинки поют и танцуют, и в этом парном безумии, парном неистовстве ведет то он, то она. Кружево ритма фигурного вальса: шаг, второй, удар, блок, удар, уворот… Одна-единственная тревожная нота дрожит в воздухе, пронизывает саму Ночь и звенит пустотой, когда сталь умолкает.

…Удар, уворот, шаг, уворот, удар, удар — и серия быстрых аритмичных выпадов и уходов.

Сумеречная — гибкая, хлесткая, как ивовый прут — уворачивается, отскакивает, разрывая дистанцию, и вновь скрещиваются клинки уже не в сонном кружеве вальса, а в волнующих ритмах Лазурной Гавани.

Шаг, взмах, удар — ее, не его. Уход почти танцевальным па.

Удар! Искры падающими звездами вспыхивают в обнимающем их мраке.