В поисках грустного беби: Две книги об Америке

— А знаешь, как этот фильм на самом деле называется? «Ревущие двадцатые».

Какой блеск, подумал ГМР. Похоже на «Ревущие сороковые широты». Хотите снимать кино, научитесь подыскивать названия.

Приходи ко мне, мой грустный беби! О любви, фантазии и хлебе… (пардон, это уже несколько позднее — 1955-й, и не из той оперы). Будем говорить мы спозаранку — Есть у тучи светлая изнанка…

Есть ли у тучи светлая изнанка?

1980

Кондоминиум «Пацифистские палисады», где ГМР снимает так называемую студию за триста «баков» в месяц.

Сосед, опытный американец Гагик Саркисян, однажды заметил, что ГМР пересчитывает двадцатки: первая зарплата в «Колониал Паркинг».

— На вашем месте, — сказал он задумчиво, — я бы отдал эти деньги мне, то есть вложил бы их в надежный бизнес засахаренных фруктов. Что бы ни говорили врачи, люди любят сладенькое…

ГМР почесал в затылке.

— Под этим же девизом я потрачу их на «гавайский уик-энд».

Гагик вздохнул.

— Тоже правильно. Feel rich[86]. В этой стране это очень важно.

1955–1980

Кронштадт — Оаху, Гонолулу.

Далекой молодости бликиПеред грозою на Вайкики…Когда-то дерзок был и юн,

Носился в молодежном раже.За дерзость сослан был в гальюн.Гальюн Морского Экипажа!Бунтарской жаждою томимНа сто «очков» ангар за кухней.Входи смелей, гардемарин,Располагайся, словно Кюхля!В тот год Кронштадтский гарнизон,

Границу запечатав глухо,Был всеми яйцами влюбленВ красотку Машку-фармазон,С бензоколонки злую шлюху.

1956

Опорный пункт комсомольской дружины Васильевского острова. Мы тебе, падло, покажем американские танцы с польским ревизионизмом! Сейчас увидишь Дальний Запад, пятый угол! Мы тебя, плохой краснофлотец, научим родину любить!

Глава вторая

— Нью-Йорк похож на чувака, который заботится о своей прическе, но не пользуется туалетной бумагой. Увы, мы живем у него не на макушке, а в заднице, — так говорил нам русский музыкант, с которым мы нередко прогуливались в первую неделю нашей американской жизни.

— Некоторое художественное преувеличение, Вова?

— Боюсь, что художественное преуменьшение. Обведи глазами этот потрясающий высотный силуэт, а потом спикируй взглядом на мостовую. Выбоины, ямы, лужи… Для полного сходства с Миргородом не хватает только пары свиней. Впрочем, вглядись в толпу, ну, вот этот, например, джентльмен… чем тебе не свинья?

Одно из самых сильных впечатлений первой недели. На Седьмой авеню, которую называют улицей моды и где выходящая из лимузина шестифутовая красавица манекенщица столь же обычное явление, сколь в Москве неизменная бабушка с сумкой-авоськой, возле потрескавшейся вазы с чахлым цветком остановился некто серокожий, расстегнул ширинку, вывалил свое хозяйство, отлил, заправился и дальше заколебался.

— М-да, Вова…

— А не напоминает ли тебе, Вася, поездка в такси по Медисон-авеню путешествие по бездорожью Рязанской области в поисках затоваренной бочкотары? Впрочем, такого тлетворного запашка там, наверное, не чувствовалось, а? А вот эти клубы пара неизвестного происхождения, валящие из трещин асфальта по соседству с бриллиантами «Тиффани»? Здесь говорят, что это нью-йоркские черти сигнализируют: «Мы здесь, мы здесь!» А грязь в углах на Пятой авеню? Ее уже брандспойтом не отмоешь, нужно скрести, но никто не скребет…

— Что же ты тут живешь, Вова? Ведь ты же после эмиграции и в Париже, и в Иерусалиме, и в Лондоне, и в Берлине, и в Риме, где только не побывал.

— Только в Нью-Йорке можно жить, — убежденно сказал критик антисанитарии. — Это как раз то самое место, куда я эмигрировал. Поездив по миру, я убедился, что жить можно только в Нью-Йорке… — После секундного молчания он добавил: —…или в Москве… — после еще одной паузы: —…но туда уже хода нет…

Вова снимет огромный «лофт» в доме с перекосившимся фасадом на одной из улиц Сохо. Он облюбовал эту улицу, прокопченную каким-то вековым пожаром, и дом, чудище коммерческой архитектуры конца девятнадцатого века, еще до того, как началась бурная мода на Сохо, и потому платит за свой «лофт» немного. Там у него стоит рояль рядом с газовой плитой, и в двух минутах ходьбы от рояля разбито лежбище из надувных матрасов, над коим по стене с подтеками выведена надпись: «Укрощение строптивых».

В Нью-Йорке осело немало советского артистического люда из новой эмиграции — и мастера, и подмастерья, и голоштанная богема. Образ жизни этих людей мало изменился в сравнении с Москвой или Питером, разве что не нужно с утра рыскать по городу в поисках пива. В прежнем стиле бытуют ночные кочевья из квартиры в квартиру, из мастерской в мастерскую, из подвала на чердак, который, правда, нынче именуется «пентхаус».