В поисках Ханаан

Мужчина, не замечая, что Октя его уже не держит, стоял, не двигаясь, глядя прямо перед собой остекленев-шими глазами. Неожиданно лицо его исказилось, он начал медленно сползать, цепляясь растопыренными пальцами за гладкие стены. Несколько мгновений Октя в оцепенении глядела на это тихое скольжение тела. Казалось, миг растянулся в вечность. Но через секунду, точно осознав происходящее, метнулась к телефону. Заметив ее движение, мужчина просипел сквозь стиснутые зубы: «Не нужно!» Она дрожащими пальцами уже накручивала диск: «Скорая? – Голос от испуга стал хриплым и низким. – Скорая!»

Когда приехала скорая, он был уже в беспамятстве. Трое в белых шуршащих халатах один за другим протиснулись в узкую щель чуть приоткрытой двери. Они входили в квартиру, перешагивая через распростертое тело. «Гиртас (пьяный)? – Недобро усмехнулась пожилая женщина-врач. – Пакялкит (поднимите)», – она презрительно кивнула.

– Он не пьяный, – пролепетала Октя, – он…

– Паварде (Фамилия)? – отрывисто перебила ее врач, раскрывая пухлый блокнот.

Октя растерянно молчала.

– Как фамилия этого человека? – По-русски, с раздражением переспросила врач.

– Не знаю, – чуть слышно отозвалась Октя.

– Вы что, видите его в первый раз? Пустили незнакомого мужчину в дом?

Окте казалось, что эти вопросы впиваются в нее, как занозы.

– Пасас ира (паспорт есть)? – Через голову Окти спросила врач.

– Ира (есть). – Санитар подал ей паспорт в дешевой пластиковой обложке.

– Карнаухов Иван Ильич, – громко прочитала врач, перелистнула несколько страниц, – житель города Калинина. Не женат. – Она насмешливо окинула Октю взглядом, бросила ей через стол раскрытый паспорт. – Познакомьтесь с вашим знакомым.

С фотографии на Октю смотрел Илья. Полуприкрытые потухшие глаза. Скорбно сжатый рот. Густая седина. В этом постаревшем, угасшем человеке почти ничего не осталось от прежнего Ильи.

– Больного нужно госпитализировать, – словно сквозь густой туман, до нее донеслись слова врача.

И пока в дверях разворачивали неповоротливые брезентовые носилки, пока внизу, у подъезда, фыркала машина, ей все это казалось жутким дурным сном.

Словно зверь, загнанный в клетку, всю ночь металась по квартире. Едва дождавшись утра, стала обзванивать больницы. «Карнаухов Иван Ильич» – она столько раз за день повторяла эти слова, что к вечеру уже почти потеряла надежду. После недолгого шелестения бумаг в трубке раздавалось холодное: «Нера (нет)», – и потом длинные равнодушные гудки. Ближе к ночи усталый женский голос скороговоркой ответил: «Первый этаж, третья палата. Состояние удовлетворительное». В ее мозгу тотчас вспыхнуло: «Ехать!» Но за окном уже сгущались поздние летние сумерки. На следующий день чуть свет она вышла из дома. Больница была далеко, на другом конце города. Пересаживаясь с автобуса на автобус, толкаясь в людской толпе, она, как заклинание, повторяла про себя: «Только посмотрю еще разок. Отдам его вещи и уйду». И рука, сжимающая пластиковую сумку, наливалась пудовой тяжестью. «А вдруг это не Илья?» – Слышался чей-то вкрадчивый голос. Вскинув глаза, она с испугом оглядывала пустую улицу.

Он лежал, вытянувшись на больничной койке, покрытый серой простыней, под которой явственно проступало его худое длинное тело. Медленно, словно из последних сил, протянул к ней руку и осторожно, точно боясь спугнуть, подцепил согнутым в суставе пальцем ее мизинец.

– Октя! – Он с усилием разлепил спекшиеся губы.

Она ощутила тихое плавное кружение. Все поплыло и заскользило: и крашенная ядовитой синей краской больничная стена, и оббитая, поцарапанная во многих местах больничная тумбочка.

– Это ты? – Едва слышно прошептала она и тихо опустилась на табурет.

С этого дня жизнь ее круто переломилась. Казалось, судьба вдруг спохватилась, опомнилась, и все то, что недодала ей в далекой молодости, пытается отдать теперь с лихвой. Они расставались лишь на ночь. Трясясь в последнем автобусе по ночному городу, прикрыв глаза, перебирала в памяти и его новую привычку сидеть, низко опустив голову, сцепив на коленях руки, и его нервное глухое покашливание. Она ни о чем не спрашивала. Лишь один раз осторожно проронила:

– Что случилось с тобой? Отчего ты Карнаухов?

– Не нужно об этом, – не глядя на нее, угрюмо отрезал он.

Она заговорила о своем, о том, что носила все эти годы в себе. Душа ее, казалось, до краев была переполнена той жизнью, где все было вперемешку – скудные радости, глухая тоска, неизбывная скука бытия – и еще болезнь. Ее болезнь, о которой не могла забыть ни на минуту.

– А знаешь, – она по-детски доверчиво посмотрела ему в глаза, – в тот вечер, когда ты приехал ко мне, – запнувшись на миг, пересилила себя, – я ведь подумала, что у меня снова это началось. – Октя покрутила пальцем у виска и горько улыбнулась. – Я ведь даже в дурдоме была. – Не смей, – он с силой потянул ее за руку, – не смей.

Они сидели на садовой скамейке в углу больничного сада, куда редко кто заглядывал. С тех пор как Илье разрешили выходить, эта скамейка стала их убежищем, их пристанищем, их домом.