В поисках Ханаан

– Не только, – Илья взъерошил и без того лохматую русую шевелюру. – Не только. Он хотел оторваться от московских теремов, церквей, матушкиных соглядатаев. Чтоб московского духа и близко не было. А чем вы объясните, что наш другой реформатор, Александр Первый, свои преобразования начинает в северо-западном крае, доверяя польским чиновникам больше, чем своим приближенным? – Илья с мальчишеской задиристостью оглядел всех и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, понесся, будто на вороных, – совнархозы – та же смена места действия и действующих лиц. Потому что прежним исполнителям доверия нет.

– Как можно проводить подобные параллели? –

Резко оборвала Елизавета Александровна. Октя посмотрела на мать и увидела ее оторопело-удивленное лицо. – Другая эпоха, другой строй, – словно бы приходя в себя, начала холодно перечислять она, – другой правящий класс.

– А идеология, а цели? – Неожиданно взмыл дядя Петр. – Такие сопоставления просто недопустимы. Вы играете в опасные игры, молодой человек. – Он сурово глянул на Илью.

Несколько минут за столом царило молчание. Октя украдкой бросила взгляд на Илью: тот, смущенно улыбаясь, катал по столу хлебные крошки.

– Причем здесь идеология? – Тихо сказал он, хмуря густые русые брови и не поднимая глаз от скатерти. – Реформаторы существовали при любом строе и любой идеологии. Беда их в том, что они сами являются частью старого, и потому методы их варварские, дикие. Вообще, реформатор – это всегда трагическая фигура в истории. Вначале он опережает всех, его идеи кажутся крамольными. Оттого он зачастую ограничивается неясными намеками, обещаниями. Потом у него появляются сторонники, число их растет. Но – едва появившись – они так и норовят его подтолкнуть: «Быстрей, быстрей». Однако те, кто окружал его до сих пор, виснут, точно гири, на ногах. Случается, что он замирает в нерешительности. Либо делает шаг влево – а потом два шага вправо. В конце концов, пугается содеянного, и тут уж берегись.

– А народ? – Прервала его мать. – Какую роль вы отводите народу в своей теории?

– Народ безмолвствует, – строптиво хмыкнула Октя, выплескивая, наконец, все то раздражение, которое накопилось у нее за этот вечер. И междоусобная перепалка домашних, и дружные нападки на Илью – все это казалось ей унизительным, мелким. И она с вызовом повторила, – народ безмолвствует, – но тут же, словно чего-то испугавшись, виновато посмотрела на мать.

– Не пори ерунды! – Прикрикнула Елизавета Александровна.

И сразу все как-то засуетились, засобирались. Встали из-за стола. Она, Октя, почувствовала себя несчастной и никому не нужной. За все долгое застолье Илья на нее всего лишь несколько раз глянул, да и то мельком, словно на шкаф или буфет. После, когда остались вдвоем, не удержалась, попрекнула: «Зачем завел эту канитель? Кому это интересно?». Илья отстранил ее от себя, посмотрел пристально, искренне удивился: «Неужели тебе это действительно неинтересно? Зачем же тогда пошла на исторический?». Она неопределенно пожала плечами.

После окончания школы долго металась, выбирала. Даже нейтральный дядя Петр и тот несколько раз спросил: «Октя, как дела?». Когда срок подачи документов был уже на исходе, мать, которая до тех пор ни во что не вмешивалась, вдруг твердо сказала: «Советую подать на исторический. Изучение истории вооружает знанием законов общественного развития». И тетя Женя одобрила: «Специальность тихая, спокойная, будешь среди интеллигентных людей». Свою работу химика-лаборанта она не любила, считала вредной и скучной.

Объяснять все это Илье было неловко. Робела перед ним. То ли из-за возраста, он был намного старше, то ли просто боялась разонравиться.

В ту ночь они долго бродили по ночному городу, тесно прижавшись друг к другу, по узким переулкам с их запущенными ампирными двухэтажными особняками. Кое-где виднелись чудом уцелевшие обломки чугунных решеток, крылечки с ажурными навесами. В эту позднюю глухую пору казалось, что все эти Волхонки, Воздвиженки, Пречистенки навсегда ушли в небытие.

– Петр говорит, что скоро все это снесут, – тихо обронила Октя.

– Снесут? Как же так! – Неожиданно взорвался Илья.

– Ведь это история России. Родовые гнезда декабристов: Муравьевы, Бибиковы, Орловы. А там, – он кивнул в сторону реки, – Шефский дом, где они собирались. Хочешь, покажу? – Он круто повернулся и, не дожидаясь ответа, зашагал к мосту. – Представляешь? Писали уставы, играли в масонство, тайные общества. Произносили речи, бравировали друг перед другом своей храбростью. Ссорились из-за пустяков, ложного самолюбия. Не думая о главном. О том, что творят историю.

Илья шел крупным быстрым шагом. Октя едва поспевала за ним. От быстрой ходьбы ей стало жарко. Берет сбился набок. «Он меня специально ведет туда. Там, за мостом – его дом. И брат уехал на неделю в командировку». – От этой мысли кровь приливала к лицу. Едва вслушиваясь в его слова, она невпопад, тихо поддакивала.

Илья остановился перед двухэтажным домом с колоннами.