В поисках личности (Рассказы современных израильских писателей)

Сперва она поехала в ресторан покойной тетки. Посмотрев в большое застекленное окно, она поняла, что это совсем уже не тот ресторан. По стеклу перед ней бежали странные обжигающе красные буквы. Какой-то прохожий рассказал, что десять лет назад, когда умерла старушка-владелица, а было ей ого-го сколько лет, помещение купил соседний ресторан и теперь здесь китайская кухня. «Сейчас тут можно поесть змеиный суп, но только не чолнт[49]», — заключил он на идиш, повернулся и ушел.

Она попросила шофера такси довезти ее до вокзала, села в поезд и продремала всю дорогу, оставив без внимания широкие автомагистрали, бескрайние поля, реку и металлические мосты, переброшенные через нее. Очнулась, услышав, как объявляют: «Гринфилд». Взяла чемодан и поспешила к выходу. Сняла на семь дней номер в гостинице, пообедала и вышла на главную улицу.

Шаги замедлились сами собой. Глаза сами собой цеплялись за все витрины на бульваре Линкольна и подолгу задерживались на каждой. Все дни, проведенные в дороге, Иохевед Шиф думала: вот было бы хорошо перенестись в один миг через весь океан, а сейчас дома ползли мимо нее, как в замедленной съемке, и она тяжело переваливала с одного на другой, будто в руках у нее кошелка, полная бутылок молока. Сколько раз она представляла себе эту сцену: она на пороге, невинный вопрос: «Извините, здесь живет госпожа Гута Кимель?». Пристальный взгляд, замешательство, изумление, потрясение. Руки Гуты, обвивающие шею, слезы, рассказы-исповеди, рассказы-раскаяния. Время летит, неделя уже на исходе…

Теперь на смену всему пришло какое-то мутное и тупое чувство. За несколько метров до нужного дома ноги застопорились напрочь. Она завернула в кафе и села. Небо садилось на Гринфилд, как хамелеон, меняя оттенки от светлого к серому, от серого к темному и так до тех пор, пока в городе не вспыхнули, как по команде, огни и не залили его ровным желтым светом. Иохевед Шиф встала, прошла то что осталось, и остановилась у входа в подъезд. Поправив шляпу, съезжавшую на лоб, она заглянула сквозь железную решетку со множеством завитушек. Уже хотела войти, но ветви решетки разбухли и разрослись, преградив ей путь, как врата заколдованной пещеры, которые открываются только тем, кому известно заветное слово. Гута стала совсем маленькой, будто кто-то ловким ударом вогнал ее в землю. Она была теперь ростом с Иохевед, ниже швабры, которую держала в руках. В парадное вошел человек. Гута поклонилась ему, проводила до лифта, открыла дверь и вернулась к окну, которое она начала протирать. Иохевед Шиф отошла от двери и прищурилась. Слеза пробежала по проторенной борозде через всю щеку к подбородку. Пришлось схватиться за дерево, чтобы сохранить равновесие. Вот и все, — шуршали шины автомобилей; вот и все, — мигали неоновые огни. Рядом был магазин готовой одежды «Сэмюэль и сыновья».

Она утерла слезы, оправила платье и зашла в магазин. Поздоровалась и, получив ответ, спросила, говорит ли хозяин на идиш.

— А то как же, — проклекотал Сэмюэль-сын. — Если я не говорю на идиш, так кто вообще говорит?

Иохевед Шиф начала, как обычно, с извинения за беспокойство, которое она ему причиняет. Потом рассказала, что только сегодня утром приехала из Эрец-Исраэль и хочет его кое о чем порасспросить.

— Добро пожаловать в Гринфилд-Сити, — расцвел Сэмюэль-сын. — Если я не могу рассказать все о Гринфилд-Сити, так кто вообще может?

Тогда она приобрела кое-какие мелочи для соседок и, пока он заворачивал покупки, спросила, что это за женщина живет в высоком доме напротив; ну, та, которая протирала стекла, когда несколько минут назад открылась парадная дверь.

— Во-первых, — улыбнулся Сэмюэль-сын, — дом напротив совсем не высокий. Может, это у вас там… Всего-навсего восемь этажей. А старушку зовут Гута Кимель, или Лимель, или что-то в этом роде. До переезда в Гринфилд она мыла посуду в каком-то ресторане в Нью-Йорке, а когда постарела и руки уже не выдерживали воды, ее пожалел мистер Дэниэлс. Он владелец этого дома и многих других домов и магазинов. Вот он и дал ей эту работу. Наверное, обедал в том ресторане — увидел ее и пожалел. Евреи всегда так. Вы же знаете. Она живет в подвальном помещении, получает какие-то гроши. Главное, не висит на шее у социального обеспечения и не просит подаяния.

Потом он спросил, а почему она, собственно, так интересуется этой Кимель, или Лимель, или что-то в этом роде.

Ей показалось, что она ее откуда-то знает. Проходила и подумала — а вдруг. Евреи кочуют с места на место и часто, бывает, находишь знакомых там, где не ждешь.

— Точно, — сказал Сэмюэль-сын. — Мой отец Мозес Сэмюэль, пока не открыл тут магазин, исколесил все северные штаты, торгуя продукцией разных фирм.

Когда она собралась уходить, унося под мышкой хорошо упакованный сверток, он вышел из-за прилавка и, провожая ее к двери, вспомнил:

— Минутку! Про эту самую Кимель, или, может быть, Лимель, или что-то вроде того…

— Да? — остановилась Иохевед Шиф.