Заменить ему Эмму не сумел бы никто: она бросала ему вызов и испытывала его терпение, но одновременно очаровывала и заставляла на многое взглянуть по-новому. Она смотрела на него трезвым взглядом, видела все противоречия его натуры и все же не отвергала. Она заполняла пустоту, которой он прежде не чувствовал, а теперь боялся. Если она уйдет, он останется одинок, по-настоящему одинок. Он не должен ее отпускать!
Стоя в темноте за ее дверью, он обдумывал, что скажет, какие доводы будет приводить в свою пользу. Как сделать, чтобы она поняла его? Разве мыслимо просить прощения за свою индийскую сущность, будучи одновременно британцем, раскаиваться в поведении, которому он был обучен с детства? Их разделяет культурная пропасть, у них разные ценности, разные взгляды. Ради нее он был готов измениться, найти то общее, что могло бы их связать. Эмма была лучом солнечного света, заглянувшим в темную пещеру его души.
Ее необходимо задержать! Внезапно его осенило. Он понял, как победить ее временное отвращение к нему и ко всему индийскому. Приняв решение, он распахнул дверь и вошел. Эмма лежала на кровати, залитая лунным светом, серебрившим противомоскитную сетку, по недосмотру оставленную ненатянутой. Ее глаза были закрыты, лоб прорезала морщина. Даже во сне она продолжала негодовать. Ее чудесные волосы рассыпались по подушке, и одного этого зрелища Алексу хватило, чтобы возжелать ее. Он снова хотел владеть этой упрямой, невыносимой, восхитительной женщиной.
Подойдя к ней, он одним движением сбросил одежду и, нагой, лег с ней рядом. Она не пошевелилась, и он устроился поудобнее, чтобы целовать, ласкать, любить ее. То был единственный способ доказать Эмме, насколько она в нем нуждается. Пусть она отказывается это признавать, но не ему ли лучше знать? Эмма нуждалась в нем ничуть не меньше, чем он сам в ней.
Измученная страхами, Эмма наконец уснула. Впрочем, она то и дело просыпалась – отвратительные видения преследовали ее даже во сне. То она видела Лахри, прижимающую к груди гадюку и корчащуюся на камнях, то Сакарама, вонзающего копье в спину беззащитного человека, предавшего свою «соль».
Эти слова отдавались в ее подсознании громовым эхом. «Он предал свою "соль"!» Как это по-индийски! И до чего же ей хотелось избавиться от смятения, в которое ее ежечасно повергала эта страна! Она, как никогда, нуждалась в утешении…
Сон внезапно сменился: она уже находилась в объятиях Сикандера. Нет! Она больше не позволит ему прикасаться к ней, пьянить ее своей любовью! Но предательское тело отказывалось подчиняться гласу рассудка. Как хорошо, когда тебя целуют, обнимают, ласкают – особенно во сне, когда ты за себя не отвечаешь… Сейчас она могла позволить себе слабость.
Сикандер осыпал поцелуями ее лицо, волосы. Его рука играла с ее грудью до тех пор, пока ее вожделение не стало нестерпимым. Тогда он поднял ее рубашку и стал гладить ее бедра через фланелевые панталоны. Потом, мягко, но настойчиво разведя ей ноги, чтобы добраться до ее сокровенного места, он принялся за тот маленький бугорок, который, как она успела узнать благодаря ему, представлял собой средоточие сладострастия.
Она, сладко стеная, приготовилась отдаться. Его пальцы оказались у нее внутри, готовя путь для проникновения… Вдруг она очнулась и обнаружила, что все происходит на яву. Сикандер действительно лежал на ней, его рука находилась у нее между ног, губы были прижаты к ее губам. Она уже истекала влагой, тело сотрясали первые судороги наслаждения, однако она заставила себя сделать вид, будто ничего не происходит.
– Зачем ты пришел? Я больше не хочу тебя! Между нами все кончено!
– Хочешь, Эмма. Я чувствую твое желание. – Его пальцы продолжали двигаться взад-вперед, терзая ее трепетную плоть; когда он сплел их, заполнив ее до отказа, она чуть не вскрикнула от восторга и нетерпения.
В следующий момент она едва не разрыдалась, негодуя на собственную слабость и бесстыдство. Ей захотелось вытолкнуть его руку, лишив себя взрыва чувств, к которому все шло, но было уже поздно. Сикандер сознательно довел ее до состояния, когда сопротивляться стало невозможно. Она слишком желала его, чтобы отвергнуть…
– Эмма, Эмма… – бормотал он, продолжая движения рукой, проникая все глубже. – Я хочу тебя! Ты мне нужна. То, что мы чувствуем друг к другу, неоспоримо. Мы принадлежим друг другу вопреки всему. Отдайся мне, Эмма! Черт, да не притворяйся ты!
Эмма стискивала зубы, пытаясь запретить телу повиноваться низменному инстинкту, руке – тянуться к его лингаму, губам – искать его губы. Она отчаянно боролась и… потерпела поражение.