В поисках мистического Египта

Я огляделся. Потолок в комнате был высоким, и в ней царила прохлада. При этом в ней находилось множество странных предметов. Стены украшали продолговатые желтые панели, на которых красной краской изящно были выведены слова из Корана. В стенных нишах замерли два чучела выдр, на подоконниках громоздились груды бумаг, к которым, судя по покрывавшему их слою пыли, не прикасались годами, на подушке рядом со мной лежал печатный альманах на арабском языке, повсюду стояли пустые бутылочки из-под чернил.

Волшебник в нескольких словах выразил, как польщен моим визитом, и предложил отведать легких закусок, прежде чем мы перейдем к сути дела. Я поблагодарил его, однако, зная об обычаях египетских хозяев, попросил не беспокоиться о кофе, ибо никогда не пью его. Волшебник предложил персидский чай – восхитительный напиток, – и я с готовностью согласился. И вот, пока старательный слуга пропадал на ближайшем базаре, я попытался втянуть старика в разговор. Мои усилия потерпели неудачу, ибо, помимо простейших односложных ответов, диктуемых египетским этикетом, он не сказал о себе ничего. Напротив, мы поменялись ролями, и он искусно подверг меня расспросам. Я отвечал ему откровенно и свободно, и к тому времени, когда слуга поставил на стол небольшие блюда с обычными египетскими сладостями – большими лепешками из пшеничной муки, смешанной с медом, бананами, печеньем – и стаканчики с персидским чаем, старик стал чуть менее сдержанным. В самом деле, когда волшебник понял, что я собираю сведения не для того, чтобы высмеять его методы или разоблачить его как возможного шарлатана, он сделался очень любезным. Однако за его манерами я обнаружил постоянную настороженность, как если бы он не решался позволить любопытному иностранцу из далекой страны войти в его жизнь.

Волшебник предложил составить гороскоп, если я сообщу ему свое имя, имя отца, дату и место рождения. Я постарался объяснить, что пришел не за этим и что гадание у каждого предсказателя всегда представляет так много взаимоисключений, что я предпочитал наслаждаться блаженным неведением, вместо того чтобы утруждать себя попытками примирить то, что нельзя примирить никоим образом. Отделаться от старика было не так легко. Он заявил, что, желаю я или нет, теперь он и сам заинтересовался мной в достаточной степени, чтобы составить карту небес в момент моего рождения и предложить истолкование, которое удовлетворило бы как его собственное любопытство, так, как он надеялся, и мое. Наконец я уступил назойливым расспросам и снабдил его требуемой информацией.

Затем волшебник предложил мне положить на лист бумаги ладонь и обвел ее карандашом. Внутри контура он написал несколько арабских слов. Зачем он это сделал, я так и не узнал.

Я начал говорить о его искусстве, но старик отделался уклончивым ответом. Я слышал, что он, вероятно, был величайшим волшебником Каира, хотя и не знал, можно ли этому верить.

Хозяин искусно направил разговор в другое русло, и я был вынужден потратить время, рассказывая о жизни в Европе.

– Возвращайся через пять дней, – произнес он, поднявшись с кресла.

Я вернулся в назначенное время, и, когда обычные обязанности радушного хозяина были выполнены, волшебник предъявил мне несколько заполненных арабской вязью листов бумаги, где, как он сообщил мне, в стихах был изложен мой гороскоп. Таким образом, я был вынужден принять то, о чем не просил, и предложить плату, которую он, несколько раз отказавшись, все-таки принял.

Тогда в его отношении ко мне произошла неожиданная перемена. Волшебник предложил показать кое-что из своего искусства.

– Дай мне носовой платок, – попросил он.

Я послушался, и он почти сразу вернул мне платок назад.

– Хорошо! А теперь разорви его пополам.

Я так и сделал. Старик взял одну часть и написал на ней что-то ручкой, которую заправил чернилами из бутылочки на столе. Закончив писать, он сложил ткань и, передав ее мне, попросил положить в медную пепельницу, стоящую рядом со мной на диване.

Я с интересом ждал следующего действия. Старик взял лист бумаги и нарисовал на нем большой треугольник. Внутри треугольника он начертал несколько загадочных символов и арабских букв. Протянув мне листок, он попросил положить его на сложенный кусок ткани. Я повиновался. Примерно через минуту, крепко зажмурившись, волшебник пробормотал несколько фраз на непонятном языке и внезапно распахнул глаза, обрамленные густыми ресницами.

Почти в то же мгновение разорванный платок, лежащий в пепельнице рядом со мной, вспыхнул. К моему удивлению, пламя взметнулось высоко в воздух и затем превратилось в густое облако дыма, которое заполнило всю комнату. Стало трудно дышать, резало глаза, и я вскочил, чтобы уйти. Однако волшебник оказался у двери раньше меня, позвал слугу и заставил того открыть все окна и проветрить комнату.

Был ли этот трюк подлинным волшебством или же хорошо исполненным фокусом с использованием легко воспламеняющихся реактивов, меня не волновало, поскольку я не видел во всей этой демонстрации особого смысла. Однако старик явно гордился ею.

– Как ты поджег платок? – спросил я.

– С помощью моих духов, – последовал ничего не объясняющий ответ.

Я воздержался от дальнейших расспросов. Таково обычное объяснение, которое в Египте слышишь, как только речь идет о чем-то сверхъестественном.

– Приходи через три дня, – произнес старик, – и не забудь принести белую птицу. Я чувствую в тебе что-то, что мне нравится, и потому окажу тебе услугу бесплатно. Принеси мне белую птицу, и я сотворю чудо, чтобы тебе повиновался джинн. Запомни, птица не должна быть ни слишком молодой, ни слишком старой, но она непременно должна быть белой.

Подумав об африканских колдуньях-целительницах, которые перерезают горло белым петухам, а затем льют их кровь на голову своих клиентов, я отказался от великодушного предложения старика. Волшебник настаивал и доверительно сообщил мне, что его магическое действо обеспечит мне помощь могущественного джинна, который станет трудиться мне во благо. Я продолжал отказываться. Наконец он загнал меня в угол. Я сказал старику, что подобные церемонии внушают мне отвращение и я предпочитаю не пользоваться их сомнительными благами. Он сразу же пообещал, что никакого кровопускания не случится. Получив это заверение, я уступил.