В поисках разумности

Аналогичный урок профессор Марадей провел и в группе Майорова, что вызвало у них с Соколовым новый приступ религиозного рвения. Майоров и Соколов составили удивительную пару — оба они ухитрялись оставаться горячими коммунистами, будучи при этом пламенными проповедниками христианства. Правда, их старания обратить остальных в свою веру не увенчались успехом, поскольку они сами ещё не очень хорошо представляли себе, что именно проповедуют, но горячности это у них не убавляло. Друг друга они понимали прекрасно, ещё их немного понимал Шигарев и Анатасия Дранкович (их "крестница" с подготовительного курса), а то, что остальные их не понимают абсолютно, их не волновало.

После лекции о стоиках Василий целую неделю приставал ко всем с идеей о том, что мягкость и смирение — это очень хорошо потому, что повышает дееспособность воинов и производительность труда в промышленности. Его понял только Максим Прохоров (в своём улучшенном варианте, после событий в корпусе 19а), а все остальные от Василия просто отмахнулись.

Глава 34. "Ты хочешь поговорить об этом?"

— Я ничего не понимаю, — жаловался Майоров, — у меня уже голова кругом от всего этого "сплошного наоборот". Вроде был такой хороший коммунизм с диктатурой пролетариата, все борются за общее дело, а оказывается, что это тупиковый вариант, бесправие, уравниловка, принуждение к добру силой и всё такое. Было христианство — смирение, смиренномудрие, открытость Богу, — и вот на тебе, сплошной культ невежества и всесокрушающей силы. Всю жизнь считал мусульманство агрессивным невежеством, а теперь оказывается, что в нём глубоких вещей не меньше, чем в христианстве.

— Это как это? — удивился Веселов, — Чего это ты такого начитался? Ты же вроде христианство любил?

— Я и до сих пор люблю. А прочитал частично в методичке про тарикат, частично мы с Соколовым сами додумались. Там написано было, что христианство в первых веках нашей эры вызвало сильнейшие злоупотребления в Византийской империи. В таком духе, что образ наказывающего и всесокрушающего бога парализует всех людей, кто хоть с какой-то совестью, страхом перед богатством и свободомыслием, в результате чего все ведущие места занимают откровенные грабители. Плюс к этому образ всесокрушающего бога заставляет людей думать людей о том, чтобы решить проблемы одним махом, прессует страхом малого времени, и люди теряют возможность делать неторопливо, со вниманием ко всем подробностям. Там много чего ещё написано было, например, про то, что образ смирения есть, а образов системообразующей угрозы и ломателя этой угрозы нет, в результате ни одно общее дело не может быть организовано.

— Это как-то слишком заумно, я не понял, — признался Александр.

— Да мы и сами только с третьего раза поняли, на примерах. Если своими словами, то у фашистов есть образ того, на ком фиксируются все надежды на то, что все проблемы будут преодолены — это фюрер. У католиков это папа. У мусульман это образ праведного шейха. А у ортодоксальных христиан нет. Поэтому у них на двоих три мнения.

Александр секунду подумал.

— Но это не недостатки христианства, это, скорее, системные проблемы государства.

— Поэтому я и говорю, что продолжаю любить христианство. Но что делать в реальном мире — у меня скоро крыша поедет. Всё вокруг всё время оказывается не тем.

— Всё является не тем, чем кажется, — дружно пропели сразу несколько весёлых голосов.

— А ты попробуй не думать, — сказала Ваулина, — жизнь, она идет и идёт, а что надо, оно само на тебя выйдет. Вот смотри, как красиво — цветы, облака…

Они сидели на пригорке, недалеко от университета, на берегу озера, и пытались готовиться к экзаменам. Кроме Ваулиной и Майорова, присутствовали ещё и все старые знакомые Александра по Палеарсии, и новые знакомые по группе Майорова, и кое-кто из совсем новых знакомых по ордену "Летящего паровоза". Естественно, что заниматься в этих условиях оказалось практически невозможно — то и дело вспыхивал смех, разгорались споры. Ваулина периодически восклицала: "Так, всё, давайте учиться!" — но при этом сама спела с хором уже три песни. По просьбам учащихся, разумеется.

— Самотёк имеет свойство превращаться в болото, — мрачно ответил Майоров, — не могу я об этом не думать. А ещё я не могу понять, как все отмахиваются от такой восхитительной вещи, как смирение.

Компания не успела застонать, поскольку из-за дерева послышался проникновенный шепот:

— Ты одинок? Тебя никто не понимает? Ты хочешь поговорить об этом?

Вся компания дружно издала вопль ужаса (во многом притворный) и начала спасаться бегством. От Максима Прохорова все убегали, не жалея сил. Александр Веселов вздохнул и остался на месте. После того, что случилось в корпусе 19а, руководство обязало его разговаривать с Максимом Прохоровым всегда, когда тот пожелает общения. Но оказалось, что на этот раз проникновенный голос принадлежал не Прохорову, а шутнику Шигареву.

— Стойте, стойте, — закричал Веселов товарищам, — тревога отменяется.