В поисках сердца спрута

«Если непредвзято прочесть тексты Стругацких, выявится ряд смешных фактов. Смешных с точки зрения нашей Реальности. Так, вся техника могучих космических кораблей, обживших Солнечную систему, до крайности примитивна… Проще всего посмеяться над этими несоответствиями, найдя им тривиальное объяснение… Но гораздо интереснее, однако, представить себе мир, в котором на фотонном звездолете действительно нет приличного компьютера. И попытаться понять, как мог бы возникнуть этот мир и почему он такой. Обратим внимание, что с точки зрения реальности Стругацких, наш мир тоже дает поводы для насмешки, если — в рамках вероятностной истории — считать наш мир текстом, описывающим некое Отражение… Нет, в чем-то историческая параллель, так подробно и тщательно прописанная Стругацкими, обогнала наш мир».

С. Б. Переслегин

Такой вот обратный анализ, восстанавливающий по технике историю и, соответственно, происхождение столь прекрасного и совершенного социального строя:

«Так вот, анализируя невыносимо далекий и столь притягательный для меня (обратите внимание: очень важное замечание, наглядно иллюстрирующее ту ситуацию когда субъективные пристрастия заставляют подменять действительное желаемым! — А. Л.)

Мир Полдня, я пришел к выводу, что ценой глобального прогресса в теории обработки информации (компьютеры) оказался отказ Человечества от звезд. И я стал искать те точки ветвления, где наши Реальности разошлись, где мир сделал поворот от звезд к вычислительной технике. Мир Стругацких имеет две временные отсылки к таким точкам. Первая — шестидесятые годы, эпоха последнего глубокого прорыва в будущее истории человечества. В мире Стругацких шестидесятые не имели конца, которым в нашей Реальности стала Пражская весна и ее зеркальная копия — Парижская весна 1968-го. Вот он, год перелома!»

С. Б. Переслегин

Относительно шестидесятнического щенячьего восторга: «Раз я изобрел атомную бомбу, то власть без меня уж точно не обойдется, а станет со мной считаться и прислушиваться!» — уже сказано ранее. Пришла пора сказать о культуре 60-х. За редким исключением — это культура разрешенной полуправды и переодевшейся лжи, культура не обвинения и отторжения прошлого террора, а оправдания и понимания. Я согласен, что смелость шепота под подушкой и фиги в кармане после сталинской эры тоже велика, но история судит лишь абсолютные достижения. Вся культура в «оттепель» испуганно коснувшаяся «сердца спрута», имела смелость заявить лишь, что и спрут тоже живой, а раз сердце у него бьется, то, чем черт не шутит, может он и полюбить еще может. Кто знает, до чего это сюсюканье дошло бы, если бы не наступил 1964 год…