В поисках смысла

Тюрин Сидор, как вспоминала внучка Прасковья, был с большой, живописной шапкой седых, вьющихся волос и седой, курчавой бородой. Он был очень добрый человек и, по всем признакам, был сельским интеллигентом; был грамотен, почитывал газеты, никогда не отказывал соседям при нужде написать письмо или заявление. Повторно он не женился и внуков, двух мальчиков, растил сам. Топил печь, готовил еду: варил щи, пек хлеб и даже пироги. Иногда, с великим трудом вырвавшись от сурового свекра, прибегала дочь, чтобы постирать или в чем другом помочь отцу.

В молодости Сидор работал садовником у помещика (тогда и грамоте обучился), а женившись и обзаведясь хозяйством, сам развел большой сад, в котором вдохновенно, искусно выводил новые сорта яблок и груш. В этом саду, кроме групп традиционных плодовых деревьев, был даже орешник.

Когда внуки выросли, старший женился и переехал – ему дали жилье в другом месте, от работы. Дед Сидор женил второго внука, и после этого жизнь его резко изменилась. Пошли дети в молодой семье, в небольшой хате стало тесновато. У молодайки Ульяши оказался характер настоящей фурии. Деда она невзлюбила, не давала ему житья. (Уже после смерти деда случилось с ней страшная беда: во время работы волосы ее намотало на барабан шерстобитки – несчастную едва не скальпировало. Но лицо осталось изуродованным. Пошла молва – так наказал ее Бог.) Как это порой бывало в русских семьях, она считала, что дед зажился на свете и пора ему на покой. Сидор был вынужден, с помощью любимого внука, сложить себе отдельную крохотную избенку с двумя маленькими оконцами. В ней была русская печь с лежанкой, а под полом он устроил погреб, где тайком хранил запасы для малых внучат Киселевых. Молодая хозяйка поставила дело так: почти всё, что в саду вырастало, должно было идти на продажу. Но деду удавалось ее перехитрить и всегда у него были загодя приготовлены гостинцы для малолеток. Прибегала к нему десятилетняя Паша со старшей сестрой Марусей, помогали: мыли посуду, мыли пол. Бывало, устраивали деду мытье головы, после чего старательно, с удовольствием расчесывали его седые кудри.

У Киселевых Ивана и Федосьи было четверо детей (по старшинству): Мария, Прасковья, Анна, Владимир.

У других дедов моих, родителей отца, Соколовых Петра и Ольги детей было шестеро (по старшинству): Виктор (погиб у западной границы в первые месяцы войны), Михаил (умер в Ленинграде при снятии блокады), Георгий, Иван (отец мой), Алексей, Зинаида.

У двоюродных дедов Соколовых Ивана и Натальи, после гражданской войны обосновавшихся в городе на Неве (жили они на улице Моховой) – пятеро: Николай (летчик, погиб в Монголии в 1938), Константин (архитектор, погиб в народном ополчении под Колпино в 1941), Пётр, Александр (художник, преподавал в Академии художеств), Вера.

Из этих скудных сведений можно почерпнуть главное: вопреки всем вызовам времени, как и положено, жизнь продолжалась, судьба каждого человека – гражданина встраивалась в общее дело.

А прошлое… оно всегда остаётся с нами. Вот уже в конце века двадцатого читал письмо матери и не мог избавиться от ощущения, что я как будто уже видел что – то из того, о чём она пишет – несмотря на то, что меня не было на свете, а ей самой, девчонке, было тогда лет десять (пять лет прошло с окончания гражданской войны).