В поисках утраченного героя

— О, да, наполненности, — подтвердил он. — Наполненности. Но это потом. А тогда, ребенком… брат-близнец — это, наверное, как часть тебя самого, как твоя собственная рука, или нога, или кроватка, или соска, или еще что-нибудь такой же степени обыденной важности. Возможно, поэтому его присутствия не замечаешь.

— А его отсутствия?

— Отсутствия… — задумчиво повторил старик Коган. — Видите ли, к Анне Петровне Гусаровой я попал один, без Густава. Тогда-то я, наверное, и обратил внимание на его отсутствие.

— И?..

— И спросил об этом, — старик побарабанил пальцами по столу. — И тетя Аня ответила, что Густава никогда не было. Просто не существовало. Что я придумал его сам. Знаете, дети в таком возрасте часто изобретают себе воображаемых приятелей.

— А! — рассмеялся я. — Теперь все ясно. А я уж было поверил…

— Да-да, — покачал головой старик. — Мне тоже пришлось поверить. В конце концов, мне тогда только-только исполнилось шесть лет. Я был до смерти напуган арестом родителей… вернее, даже не арестом — разве шестилетка понимает, что такое арест? — не арестом, а уводом — грубым, насильственным уводом, похищением, потерей. Это ведь вечный кошмар маленького ребенка — потеряться, лишиться матери и отца, остаться одному. А тут — взяли под руки и увели — бледных, плачущих и несчастных…

Он посмотрел на меня, и я разглядел в его выцветших глазах тень того ужаса восьмидесятилетней давности. Мне стало не по себе. Старик Коган моргнул, и наваждение исчезло.

— А в общем, что тут объяснять, — произнес он своим обычным голосом. — Анна Петровна была для меня непререкаемым авторитетом. Если она утверждала, что Густава не существует, мог ли я ей перечить?

Я разочарованно кивнул. Увы, таинственный брат-близнец оказался всего лишь пшиком, детской фантазией. У моего маленького сына тоже был когда-то воображаемый друг, с которым он вел нескончаемые беседы. Друга звали Дуди, и он жил в стене напротив детской кроватки. Правда, друг — это одно, а брат-близнец все-таки…

В кармане дрогнул и задребезжал пейджер.

— Вот же черт! — подосадовал я. — Эмиль Иосифович, я чувствую себя ужасно неудобно, но — сами понимаете… — вынужден…

Старик отчужденно пожал плечами. Видно было, что разговор о Густаве серьезно выбил его из колеи. Я включил мобильник и набрал номер Вагнера.

— Что, опять?! Через десять минут, с метлой, у дома?!

— У какого дома… — угрюмо отвечал равшац. — Разбаловал я вас. Такси ему подавай… видали?

В трубке слышались истошные вопли и мерное скандирование. Телевизор? Радио в машине?

— Вагнер, — сказал я. — Говори, чего надо. Я ведь занят, Вагнер. Говори. Только не дай Бог это какая-нибудь учебная тревога, Вагнер. После вчерашнего мы тебя точно не поймем.

Он хмыкнул.

— Какая учебная… Встретишься с Питуси и Бендой у спуска в вади. Через десять минут, с метлой, как положено. А дальше ножками, ножками — пока не увидите. Я Питуси все объяснил. Он за старшего.

— Пока не увидим чего?.. — успел спросить я, но Вагнер разъединился, не ответив.

Когда я подошел к указанному равшацем месту, там уже переминался с ноги на ногу Беспалый Бенда. Увидев меня, он радостно осклабился.

— Как делы, Борис? Что ты на это скажешь?

— На что именно? — спросил я, опасливо косясь на старика Узи, который зловеще покачивался на ремне за спиной Бенды.

В душе у меня теплилась надежда, что Беспалому известна причина нашей экстренной мобилизации. Мой товарищ по оружию восторженно хлопнул в ладоши.

— Начальник отдела коммунального хозяйства! Ну, ты знаешь, — Гидон Мизрахи! Ведь что учудил, маньяк…

Я отвернулся и перестал слушать. Время приближалось к полудню; юный поутру воздух успел возмужать и утратить свою прежнюю невинную прозрачность. Теперь он полнился испарениями проснувшейся от дождя почвы, жадными до жизни спорами растений, душным сладковатым запахом неизвестно каких кустов, звоном пчел с ближнего яблочного цвета. Бенда продолжал самозабвенно бубнить у меня над ухом, старик Узи примеривался, как бы поточнее упасть, чертов Питуси все не шел и не шел. Асфальт в десяти метрах от нас — там, где утром стояли армейские джипы, — казался рябым от окурков и шелухи.

— Как делы? — завопил Беспалый, резко поменяв тональность своего бубнежа.

Я обернулся. К нам неторопливо, вразвалочку, приближался садовник Питуси. Его презрительно оттопыренная верхняя губа цепляла с неба редкие пушистые облачка, и те немедленно тускнели и таяли от сознания собственной ничтожности. Рядом с садовником мелкой побежкой трусил его пес — пожилой боксер Рокси. Видно было, что собака изо всех сил старается копировать выражение хозяйского лица. Не размениваясь на приветствия, Питуси сделал знак следовать за ним и стал спускаться по тропинке. Бенда тут же присоединился к нему, зато мы с Рокси и не подумали покидать ровный асфальт без надлежащих объяснений.

— Эй, Питуси! — крикнул я. — Так не пойдет, слышишь? Опоздал на полчаса, а теперь просто «за мной» — и все? Генерал, мать твою. Сначала расскажи, что к чему.

Питуси остановился и глянул на нас через плечо.