В полдень на солнечной стороне

— А так, — улыбнулась Соня, — целилась, целилась и пиф-паф — прямое попадание в твое так называемое сердце.

Петухов взял ладони Сони в свои, прижал к своему лицу, потом стал целовать ее руки между пальцами. Соня тяжело задышала, лицо ее побледнело.

Немецкий снайпер, наблюдая через оптический прицел, бил по насыпи окопа, в котором находились Петухов и Соня. На выстрелы вражеского снайпера ответил наш. Забил немецкий станковый, по нему ударили из ротного миномета, Соня, держа за шею Петухова, шептала ему в губы:

— Ну и пусть, пусть стреляют, а нам хорошо, а мы с тобой бессмертные…

4

Ночью Петухов с группой бойцов работал на заминированной полосе, готовя проходы для танков, и он поймал себя на том, что было так несвойственно ему.

При извлечении самых сложных взрывных устройств у него потела не только спина, но и руки, и пальцы его не были, как прежде, уверенными, самостоятельными, когда он вывинчивал взрыватели.

Все это Петухов оценил как последствие столь взволновавшего его признания Сони, от которого он и стал чрезмерно дорожить своей жизнью, хотя раньше никогда за сохранность своей жизни столь недозволительно не опасался.

Потом он хмуро пожаловался Соне:

— Если по-человечески, так я изо всех, может, самый счастливый. Потому что такая, как ты, вся при мне. Даже при личном твоем отсутствии, а вся при мне. Я думал, такого не бывает. А вот получается… бывает. Но все-таки мое соображение по поводу этого самого — тоже правильное. Пока война, личное счастье не содействует правильному поведению в боевой обстановке, а отвлекает от поставленной задачи. На минном поле работал и из-за тебя так собой дорожил, аж пальцы деревенели на взрывателях, а такое их поведение может вызвать даже нежелательный эффект.

Глаза Сони мгновенно осветились радостью, но тут же озабоченно погасли, она поспешно произнесла шепотом:

— Я вам, товарищ лейтенант (Петухов тогда еще был только младшим лейтенантом), даже клянусь чем хотите, больше ни словечка о нас с вами, ну только самый обыкновенный разговор, будто мы только сегодня познакомились, а как насчет завтра — мы вовсе не интересуемся. Так согласны?

— Не получится. Слова, они сами по себе полезут, от души. Да и без слов все теперь ясно, — сокрушенно признался Петухов.

— Так как же быть? — тревожно спросила Соня. — Может, временно попроситься в чужую часть?

— Еще хуже, пожалуй, получится, — вяло промямлил Петухов. — Я себя по этой линии еще не знаю, не испытывал, но, возможно, вдруг полного доверия у меня к тебе не обнаружится?

— Ревновать станешь! — радостно рассмеялась Соня. — Так это мне просто приятно!

— Тебе! А мне — как ржавый взрыватель.

— Ревность — доказательство любви, — наставительно сказала Соня.

— От такого доказательства люди страдают хуже, чем от слепого ранения, — хмуро обронил Петухов.

За Петуховым в части установилась прочная репутация устойчивого в бою и вдумчивого к подчиненным офицера. Среди старшего командного состава были еще живы те, кто помнил Петухова совсем юным, старательным, безбоязненным солдатом.

Тогда в бою он вел себя, как школьник на уроке. Распластавшись по-пластунски, подползал к отделенному и, подняв руку, просил:

— Разрешите обратиться?

— Чего тебе?

— Можно, гранату брошу?

— Куда?

— В их окоп.

— До него еще ехать и ехать на брюхе.

— А я бегом добегу.

— Лежи, пока из тебя покойника не сделали! — свирепел отделенный.

— Значит, жалко?

— Похоронную команду тобой затруднять жалко!

Спустя некоторое время Петухов добыл у противника ручной пулемет. Но никому об этом не доложил. Вычистил, изучил, как с ним обращаться, и в первом же бою сам занял себе огневую позицию со своим пулеметом. Потом он стоял перед командиром взвода потупившись, а тот его отчитывал за самовольство.

— Ты же меня в заблуждение ввел, — упрекал взводный. — Слышу, немецкий ручной на фланге стучит. Ну, значит, немедля огнем накрыть — по логике. Значит, он вклинился, а выходит, это ты самовольничаешь. — Пояснил строго: — Бой — это прежде всего строгая организация огневых средств, дисциплина, порядок. Культурный боец должен понимать. — Приказал: — Трофейное оружие сдать!

— Но он мой, — скорбно сказал Петухов, — я же его в бою сам достал.

— Нехорошо, товарищ Петухов! Такое собственничество в себе подавлять надо.

— Я же просился в пулеметчики, а вы отказали.

— Значит, сам себя обеспечил и назначил. Некрасиво, товарищ Петухов, очень некрасиво!

Но по солдатской цепочке о Петухове распространилось уважительное суждение как об инициативном бойце, соображающем.

Поскольку солдатская биография Петухова складывалась на глазах всего подразделения, бойцы гордились его офицерским званием, словно они сами присудили ему это звание, и высшей похвалой звучало: «Такой командир подразделения не подведет, потому что он в подразделении же и воспитанный».

Любовь Сони к командиру их взвода бойцы считали вполне заслуженной его наградой и даже гордились, что Соня выбрала именно их командира, а не из соседних подразделений, хотя там тоже были офицеры храбрые, и тоже молодые, и даже по наружности более видные.