В последний раз

Мертон сел в самолет одним из первых и, увидев просторное раскладное кресло, которое полагалось ему по билету, купленному Нурией Монклус, подумал, что впервые в жизни сможет поспать в салоне. Пока пассажиры ленивой гусеницей ползли по проходу, устанавливая, снимая и снова устанавливая багаж, Мертон открыл роман, получивший премию. В детстве, в библиотеке того южного города, на первой странице каждой книги, которую он принимался читать, имелся штамп, своего рода предупреждение: «Любая книга достойна того, чтобы прочитать ее до конца». Мертон довольно долго следовал этому правилу, с детским стоическим послушанием и серьезностью ученика самурая, пока не понял, с течением времени приобретя опыт чтения, что всякая книга разоблачает себя очень быстро. Тогда он переформулировал правило, хотя и не отказался от него совсем: любая книга, скажем так, достойна того, чтобы дочитать ее до двадцатой страницы. Подобная кажущаяся крайность, или пренебрежение, и составила, наверное, простую и крепкую основу его беспристрастия. Если другие критики даже не открывали каких-то книг, якобы из отвращения и всяческих редкостных фобий, Мертон предпочитал fair play[4]: пусть книга говорит сама за себя, а он прилежно, с неослабным вниманием выслушает все, что она скажет на этих первых страницах. Скажи свое слово и разорвись. Таким образом, он без предрассудков, в качестве интеллектуального развлечения мог открыть любую книгу. Из этих двадцати страниц Мертон, как шеф-повар, который пробует одну только ложку супа из огромного котла, мог, как ему казалось, почерпнуть главное: что за мир представал в романе, какова плотность письма и оригинальность идей, живут ли герои своей жизнью, и не гибнет ли стиль в неравной борьбе с общими местами. Он, мнилось ему, распознавал, как хорошо сказал другой критик, «синтаксическую тюрьму», из которой рвался автор, и определял, что самое главное, нужно ли читать дальше. И вот, когда уже унесли пустой бокал из-под шампанского и самолет выехал на взлетную полосу, Мертон вдруг осознал, что прочитал, сам не заметив, целых две главы, и если бы кто-то прервал его, мог бы заявить только одно: теперь понятно, почему А. когда-то считался писателем для немногих, а потом стал писателем для слишком многих. Но дискутировать с самим собой было в данный момент неинтересно: роман и персонажи А. обрушились на него как природная стихия, нежданно и неодолимо, буквально

затронули его в чисто физическом смысле, и единственное, чего Мертон хотел, пока самолет оставлял город далеко внизу, – это отрегулировать свет лампочки и поудобнее устроиться в кресле, чтобы читать всю ночь.

Три

На выходе, как и предупреждала секретарша Нурии Монклус, ждал водитель, высоко поднимая плакат с его именем. Тощий, несмелый, весь какой-то дерганый, он тотчас забрал багаж и поспешил к стоянке.

– Сеньора Нурия со мной на связи, у меня в машине телефон, – произнес он, будто извиняясь, – она ждет, когда ты объявишься.

Был конец октября, но асфальт искрился на солнце, и Мертон обрадовался неожиданному и благодатному продлению лета. Пока они шли к сверкающему серебристому «БМВ», он снял легкое пальто и остался в рубашке с коротким рукавом. Едва Мертон скользнул на заднее сиденье, как шофер передал ему трубку, и на него обрушились немного визгливые, радостные излияния Нурии Монклус. Казалось, по ходу разговора она кроила и перекраивала планы.

– Дорогой, какое счастье, что ты уже здесь! Ампаро сказала мне, что ты предпочел принять приглашение Морганы, это очень верное решение, будет лучше для всех, если ты поживешь в их доме – не придется таскать рукопись туда-сюда. Но прежде мы с тобой должны увидеться, правда? Нужно обсудить одно дельце. Давай поступим вот как: я отправила за тобой Серхи – это мой личный шофер, он возил Габо, Марито, Хулио Кортасара, твоего соотечественника. Я ему полностью доверяю, и ты можешь просить у него все, что угодно. Сейчас я не могу принять тебя в агентстве, такое утречко выдалось, одна авторша приехала из Франции повидаться со мной, я не могу ее быстро спровадить. В общем, Серхи повозит тебя по городу пару часов. Раньше ты бывал в Барселоне?

Мертон ответил «нет», и это было единственное, что ему позволили сказать.

– Тем лучше, дружок, тем лучше. Тогда план такой: вели Серхи, чтобы отвез тебя на Тибидабо, это мое самое любимое место на свете: ты увидишь весь город, как на ладони. Обязательно посети музей автоматов, его нельзя пропустить. Интересно, что ты скажешь, когда посмотришь. Если проголодаешься, попроси, чтобы Серхи отвез тебя на Грасиа, в кафе «Саламбо». Заказывай все, что душе угодно, пусть запишут на мой счет. Я ему позвоню, как только освобожусь, и он тебя привезет в агентство. Не скучай, милый, скоро увидимся.

Мертон вернул трубку Серхи, и тот, уловив его взгляд в зеркале заднего обзора, вопросительно поднял брови.

– Ну что? На Тибидабо?