В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

― Да он уже порченый, ― с досадой пояснил Константин. ― Я его в Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч, деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера он сам от Данилыча ушел, но какой он теперь почтарь ― с посадкой!

― За это ты его теперь из рук кормишь?

― Умные люди посоветовали напоить его, заразу, вусмерть, чтобы память отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял и кормлю. Ну, алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает? А мы людей корим за то, что выпивают.

Почтарь гулял вовсю. Кидал в себя зерно за зерном, рюмку, так сказать, за рюмкой. Пропойца-одиночка.

― Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаз закатил.

― Пусть нажрется как следует.

Когда почтарь нажрался как следует, они отправились в голубятню. Стоявшая в углу двора голубятня была гордостью Малокоптевского. Обитая оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная башня с затянутым сеткой верхом ― голубиным солярием ― была вторым домом Константина. Константин зажег свет (и электричество сюда было проведено), поднялся по лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам. Сонные сородичи лениво и сердито заворковали. Почтарь малость постоял на ногах и рухнул набок.

― Все, отрубился, ― сообщил Константин и спустился вниз, к Александру.

Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.

― Нам бы с тобой, как почтарю, малость хватить, да старое время вспомнить, поговорить по душам, ― вздохнул Константин.

― А что мешает? ― поинтересовался Александр.

― Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь.

― Это ничему не мешает, Костя.

― Мешает, мешает. Когда ты вот так меня навещаешь, я сразу щипачом себя чувствую. И виноватым. И тюрьмы опасаюсь.

Высочайшей квалификации трамвайный щипач-писака, карманник-техник, Константин Крюков давно уже стал классным фрезеровщиком на авиационном заводе, а все помнил, все опасался и все не считал себя полноправным.

― Я к тебе с открытой душой, Костя. А ты во мне только мента и видишь.

― Но пришел-то из-за Леньки Жбана?

― Из-за него.

― Жалко мне его, Саня, коллеги, как говорится, были. И черт его дернул, в это меховое дело влезть!

― Считаешь, подельщики его порешили?

― Больше некому. Кодла больно противная у них была, всякой твари по паре.

― Про правило ничего не слыхал?

― Откуда?! Меня ж, завязанного, опасаются. Но одно могу сказать наверняка оно было. Не могли они из-за остатка не перекусаться.

― Про остаток откуда знаешь?

― Я на суд тогда ходил, Саня. За Леньку болел. Эх, Ленька, Ленька! И шлепнул его наверняка самый глупый. Дурачок подставленный.

― Кем? Столбом?

― Вряд ли. Столб на дне. И показываться не будет.

― Тогда Цыган. Больше некому.

― Ты что, Ромку не знаешь? Без умыслов он.

― Тогда кто же?

― Хрен его знает.

― Да, дела, ― подвел черту Александр. Помолчали.

― Не помог? ― жалостно спросил Константин.

― Почему не помог? Помог. Помог понять, что шуровал здесь умный. А среди пятерки законников шибко умных-то и нет. Где мне умных найти?

― Ты сначала глупого найди. Того, что Леньку застрелил.

― Найти-то найду. Доказывать тяжело придется.

― А ты постарайся, ― сказал Константин и снова полез к голубям. Посмотрел, доложил: ― Спит, гадюка. Раскинулся, как чистый бухарик.

― Пойдем, Костя, домой, ― предложил Александр.

Константин сверху посмотрел на него:

― Скучный ты стал, Саня. А какой с войны пришел! Веселый, озорной, молодой! Шибко постарел.

― С вами постареешь.

― Пойдем ко мне, я у сеструх пошурую, что-нибудь найду. Выпьем по-человечески.

― Я еще и дома не был, Костя.

Мать вернулась из рейса. Они со смаком ели картошку с малосольным омулем, пили чай. Мать вымыла посуду и сказала, разглядев сына, Костиным словом:

― Постарел ты шибко, сынок.

Матери не скажешь: "С вами постареешь", ― сказал, абы сказал:

― Тридцатку в июне разменяю.

― Какие это годы! ― возразила мать и неожиданно для себя быстро зевнула и удивилась: ― Устала я за рейс-то!

― Немудрено. Ложись-ка, мать, спать.

И тут из коридора донесся стук шагов. Четко звучали твердые каблуки. Каблуки решительно приближались. Мать прислушалась.

― Не наш кто-то.

Тотчас в дверь постучали.

― Войдите, ― разрешил Александр.

Дверь открылась и в проеме показался аккуратный молодой человек в коротком сером пальто, который вежливо поздоровался:

― Здравствуйте.

― Ты ― Владлен Греков, Алькин одноклассник, да? ― обрадованно вспомнил Александр.

― Да, Саша. Мне вас вспоминать не приходится, я вас просто помню, со смыслом ответил Греков.

Игры в вежливость Александр не признавал. Привык в своей конторе брать быка за рога.

― А почему не в форме? Ты же офицер, летчик.

― Демобилизовался я, Саша.

― С начальством не поладил или заболел?

― Объективные причины, ― не стал пояснять Владлен Греков причины истинные и сразу же приступил к делу: ― Я Алика ищу, а он, оказывается, переехал. Был у Виллена и не застал. Вы не подскажете мне адрес Алика?

― Ты садись, Владлен. Чайку попьем.

― С удовольствием, но некогда, ― воспитанно отказался Владлен и ожидающе посмотрел на Александра. ― Если знаешь, то говори, чего тянуть.

Александр усмехнулся, ответил сугубо по делу: