В последнюю очередь

- Ты из себя Ната Пинкертона не изображай. Советоваться с опытными людьми надо, герой-одиночка!

- Так ведут же все время, Иван Павлович!

- Ну-ка расскажи подробнее.

- Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу.

- Ясно. Тогда давай чай пить.

Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку, Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в закопченную стену, негромко поведал:

- Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех нас, для меня, для Алика, для мамы, для Ларки - будет двойным горем.

- Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют, воруют, грабят!

- А ты за время, что здесь, где-нибудь, кроме Инвалидного рынка и кабаков, бывал?

- Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют, процветают!

Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.

- Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно. Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой, завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.

Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.

- Ненавижу! И не будет им от меня пощады!

И хрястнул кулаком в дверной косяк.

- Другого от тебя не ждал, - заметил Иван Павлович и спросил неожиданно: - Когда демобилизоваться собираешься?

- В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.

- Понятно. Альку чай пить позовем?

- Я с ним в ссоре.

- Ну а я позову все-таки.

Втроем они молча и истово - по-московски - гоняли чаи. Напившись, Иван Павлович, глянул на часы:

- Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую малость.

Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:

- Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с этим человеком? Папа, он - хороший человек?

- Да, сынок, - небрежно ответил Иван Павлович. - Вы тут разбирайтесь, а я - в койку.

И ушел.

Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.

Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к кому не обращаясь:

- Этому человеку тоже необходимо поспать.

И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал за его торжественным шествием.

Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в восторге ударил себя по коленкам и возгласил:

- Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми ударами по заднице!

- Большой же ты мерзавец, - жалобно сказал Саша. - Как тебе это удалось?

- Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. - Алик подошел, присел рядом с Сашей на корточки. - Постоянно существующие гвоздики в косяках, над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым соображениям были натянуты.

- Хулиган, несчастный, - констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.

- Ты сильно ушибся? - забеспокоился Алик. Они стояли друг против друга.

- Я очень люблю тебя, Алька, - сказал Саша и обнял Алика за плечи.

У того задрожали губы, и он тихо признался:

- А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. - И прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.

- Присядем, что ли? - предложил Саша, и они сели на ступеньки. Почитай стихи, Алик.

- Сейчас, - Алик вздохнул, подумал, нашел:

Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу,

Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.

Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,

И старческой нежности нет в ней.

Мир оградив мощью голоса, иду красивый,

Двадцатидвухлетний.

Хотите, буду от мяса бешеный,

Или, как небо, меняя тона,

Хотите, буду безукоризненно нежный,

Не мужчина, а облако в штанах.

Пересекая двор, Саша попал в конус слабого синего света от лампы у входа в котельную. Щелкнул пистолетный выстрел, и кусок штукатурки отлетел от грязно-белой стены. Саша швырнул себя на землю и выкатился из света во тьму.

Глухой топот понесся из-за забора. Саша вскочил, перемахнул через забор и оказался в Малокоптевском переулке. Раздался далекий шум и треск: кто-то уходил дворами. Преследовать было бессмысленно, и Саша обидно закричал вдогонку:

- Кто же из ТТ на тридцать метров бьет? Из ТТ в упор надо, шпана вонючая!