В постели с Президентом

Лерой осторожно присел на край постели. Ресницы у Гвен очень длинные. А глаза огромные. Неаполитанский нос, дорсумная часть слишком широка, чтобы назвать нос аристократическим — дернулся несколько раз из стороны в сторону — очень умилительно. Фильтрум сузился и сморщился на мгновение, когда она собрала губы в бантик в ангельском сне. Безупречная кожа. Нежная шея, удобная для поцелуев и сворачивания. Из-под покрывала торчит рука с длинными, изящными пальцами, красивый маникюр, лунки и кутикулы ухоженные. Он ощутил почти непреодолимое желание захватить зубами мочку ее уха, или подразнить ей языком трагус, чуть вытарчивающий. Чего он ожидал? Что она вдруг вплывет к нему в объятия и растает? Что она ни с того ни с сего вдруг решит, что он ей ровня? А может его бесконечный мужественный шарм и учтивость должны были произвести на нее впечатление? Можно было, конечно, бросить ей что-нибудь в стакан с водой, или просто приложить смоченный чем-нибудь кусок материи к ее ноздрям, из-за чего у нее потом долгое время будет дико болеть голова. Нет. Нет. Помимо этого — исследовать ее, голую, прикладываться губами и носом и пальцами — безусловно, приятно, но дальше-то что? Воспользоваться. То бишь, если честно — изнасиловать. Не говори глупостей, друг мой.

Он разделся, почистил зубы, и после тщательной инспекции одежды Гвен, каждый предмет по отдельности, уснул в единственном в номере кресле, вытянув поперек комнаты ноги.

Гвен проснулась через четыре часа и уставилась сонно на человека в кресле, со стоячим членом на виду.

— Эй! — сказала она. Затем повторила, громче. Вылезла из постели и, чуть поколебавшись, тронула Лероя за плечо.

— Ммм? Что? — спросил он.

— Я думала, вы будете следить, нет ли опасности, а не спать, — сказала она с трудом, сонная.

— Я слежу, — парировал он. — Все это время я держал уши открытыми.

— Вы голый.

— Я всегда сплю голый. Прошу прощения. Вас это беспокоит?

— По-моему, вы сумасшедший.

— Хорошо.

— Я хочу кофе.

— До завтра нельзя подождать?

— Нет. Хочу сейчас. И хочу выйти на улицу.

Лерой встал, рыча. Гвен опасливо отступила.

— Что это вам не спится? — неодобрительно сказал он, ища трусы. — Почти одиннадцать часов по местному времени. Кофе… Кофе она хочет!.. Где мои джинсы? А, вот они. Хорошо, пошли пить [непеч. ] кофе, раз вы настаиваете. Мне сюда его принести, или вы спуститесь со мной? Вы нисколько не изменились. Еще в школе были неприлично требовательны.

— Что? — она нахмурилась.

— Да так, ничего. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Жил-был такой парень, звали его Арчи.

— Как, простите?

Порассматривав рубашку, он подозрительно понюхал ее, прежде чем надеть.

— Вы с ним спали в колледже. Он был на последнем курсе, а вы на втором. У него еще безумная такая стрижка была, как будто он обиженный дикобраз.

— Откуда вам это известно? Кто вам сказал?

— Гейл.

— Гейл ничего не знает о моих университетских годах, маньяк!

— Почему вы не одеваетесь?

Глаза ее горели. Она топнула ногой.

— Хорошо, — сказала она. Пройдя к двери, она положила руку на бронзовую ручку и остановилась. — Я…

— Да идите же! Ну и дела! — сказал он. — Никто вас там не ждет, по крайней мере сейчас. Но все-таки попытайтесь одеться быстро.

Она сверкнула глазами. И вышла. Дверь в ее номер открылась и закрылась. Почти сразу раздался ее отчаянный крик.

Лерой вылетел из номера и пинком распахнул дверь в следующий, готовый бросится на того, кто смел расстраивать Гвен, кто бы он ни был.

— Черт, — сказала Гвен. — Это занавеска. Я думала там стоит кто-то. Не знаю. Вон, посмотрите на очертания.

— Очертания в точности совпадают с очертаниями стандартной занавески на французском окне, — сообщил ей Лерой.

— Но силуэт…

— Одевайтесь. Сейчас же. Я тут посижу и посмотрю задумчиво в окно, как Наполеон.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. РАССВЕТ НА МОНМАРТРЕ

Город, некогда бодрствовавший круглые сутки, Париж последние лет двадцать стал придерживать поводья. Всего несколько заведений оставались открытыми за полночь, и меньше чем дюжина предлагала услуги после часу. Ле Конти, бар внизу, традиционно не закрывавшийся до четырех утра, изменил интерьер дабы угодить вкусам менеджеров среднего эшелона и музыка там играла очень громко. Заведение напротив, Ла Буши, некогда презираемое интеллектуалами, пользовалось теперь успехом у эпикурейцев, любителей поговорить о смысле жизни ночью, не пытаясь при этом перекричать динамики.

Лерой заказал коньяк себе и черный кофе Гвен.

— Вы платите, не так ли? — спросил он, заметив, что она не собирается платить.

— О… — сказала она, вспомнив.

Некоторое время они пили молча.

— Может, пройдемся немного? — спросила она.

— Ну конечно же, — согласился Лерой. С энтузиазмом, как она заметила.

Они шли в молчании до Пляс Сен Мишель, затем через мост на Сите, вдоль набережной до Пон Нёф, по нему на Правый Берег, через Риволи и дальше, углубляясь неминуемо в трущобы. Гвен не помнила, чтобы она когда-либо здесь ходила, этими темными улицами. Половина фонарей не работала. Кругом пустынно.

— Здесь не… не опасно? — спросила она.