В промежутках между

Естественно, никакой подруги в аэропорту не оказалось. Мы отправились в камеру хранения (слава богу, с нашей переводчицей) и начали сдавать адоскинскую посылку. Элегантный негр профессионально спросил: «Что в коробке?» Не зная содержимого, мы уклончиво ответили: «Сувениры». Негр подозрительно поднял тяжеленную коробку и предложил ее вскрыть. Посылочка была перевязана такими жуткими шпагатами, что даже Гафт при своей экскаваторной мощи не смог их ни развязать, ни разорвать, ни перекусить. Появился еще один огромный негр с не менее огромными ножницами. Коробку вскрыли, и оттуда посыпались небольшие гранаты (типа лимонок), каждая – завернутая в фольгу, в количестве тринадцати штук. Негры рухнули на пол, а Гафт, Державин и ваш покорный слуга (как мне нравится так себя называть) через секунду оказались пришитыми к стенке с поднятыми руками. Когда закончилась проверка миноискателем, переводчице разрешили освободить от фольги одну гранату. Там оказалось дивно раскрашенное деревянное рождественское яйцо. «Что это?» – спросили негры. Переводчица минут двадцать читала «минёрам» лекцию о рождественских традициях Русской православной церкви. Негры проверили все наши яйца и разрешили опустить руки.

Буквально через два месяца, уже, естественно, в Москве, раздался очень тихий телефонный звонок и вкрадчивым извиняющимся голосом кто-то сказал: «Сашенька, родной, Машенька яйца получила. Спасибо».

Между нами

Татьяна Правдина-Гердт

Шура – идеал человека.

(Лозунг, висевший на кухне у Александра Володина.)

Оказывать помощь и не помнить об этом – и есть истинная доброта.

Опять же – щедрость. Материальная иногда существует – спонсорство, благотворительность, гранты. А душевная – большая редкость! Первая самая тяжелая минута моей жизни – умерла мама… Через два часа Шура был у нас…

Прибалтика, живем в лесу, большой компанией идем за грибами. Их нет, все с пустыми корзинками. Вдруг Шурин голос: «Сюда! Сюда!» Подбежав к нему, увидели феерическую полянку с подосиновиками! Настоящие грибники знают степень жгучей зависти к удачливым сборщикам. Увидев наши обалдевшие лица, он сказал: «Ну что, валяйте! – и справедливо добавил: – Ведь, правда, другой затаился бы?»

Он замечательный артист, чаще всего склонный в ролях к юмору и сатире, но для меня его чаплинская планка – это «Чествование». Там он и выдал ту затаенную в нем человеческую стеснительность, которая порой парадоксально проявляется вроде бы цинизмом.

В каждом человеке есть второе «я». Это не я такая умная, а доказанное психологом Федором Горбовым, готовившим Гагарина к полету, утверждение. Мне кажется, что в Шуре это очевидно: внешне – сплошной блеск и уверенность, а внутри – море сомнений. И, несмотря на бесконечное количество перипетий в жизни – будь то театр, семья, друзья, – удивительная стойкость в верности и порядочности. А что дороже?

Ужасно, но можно использовать только пафосные слова: безупречный сын, мог бы быть бабником, но вернейший муж, заботливый отец и лучший в Москве дедушка.

Не знаю ни одного человека, который не любит Шуру.

Он – всехняя удача!

Я

Танечка принесла мне замшелое письмо почти сорокалетней давности и очень просила его где-то опубликовать, потому что, по ее мнению (а у нее очень хороший вкус), это мое письмо отражает ту эпоху.