В прошедшем времени

Тот просмотрел мои бумаги, кивнул и, улыбаясь, подал мне ключи от шкафчика. Я выгреб одежду, телефон, кошелек и долго тупо таращился на них. Особенно телефон вызывал у меня ступор, я почему-то не верил, что можно его включить, позвонить кому-нибудь и на том конце услышать голос.

– Это пройдет, ‒ сказал Петр. ‒ День-другой позависаешь, а потом втянешься обратно. Ты пока в пекло не лезь, отдохни, выспись.

Я кивнул. Потом переоделся в свою одежду, сдал командировочное. Джинсы показались мне жесткими, в ремне теперь требовалась новая дырка. Вот по футболке соскучился.

– Если чего… − сказал Петр, − адрес помнишь, телефоны знаешь.

– Ага… ‒ сказал я и двинулся к выходу.

– Эй, погоди! А деньги?! – он выскочил за мной в коридор. Я сипло засмеялся. Забыть про деньги! Кому расскажу – не поверят.

Он подал мне конверт, велел пересчитать и тут же сунул в руки ведомость и ручку. Я черкнул, не глядя, против своей фамилии, потом убрал конверт в сумку.

– Ты, это, дома-то хоть пересчитай. Когда отойдешь немножко.

Я кивнул, попрощался и вышел на улицу.

За дверями снова был июнь. Легкие сумерки легли на город, но ночь была белой, и я шел по пустынным улицам один. От теплого асфальта пахло травой и летом. Мимо меня с грохотом пронесся пустой троллейбус, он ехал в депо и не брал пассажиров. А потом снова все стихло, и только город тихонько шуршал, скрипел, вздыхал на тысячу голосов вокруг меня. Вот прошла парочка, негромко смеясь, по мелкой луже проехала машина, где-то сработала сигнализация. Я окунулся в знакомые звуки и запахи, но чувствовал их иначе, как в детстве – яркими, насыщенными. Как в первый раз. Немудрено, ведь за полвека я совсем забыл, как это – жить в родном городе…

Я свернул к дамбе, намереваясь пройти ее пешком. Навстречу мне шел мужик в потрепанной штормовке с рюкзаком и удочками, он чиркал нерабочей зажигалкой, пытаясь закурить на ходу. Поравнявшись со мной, он спросил огоньку. Я сам не курил, но зажигалку таскал с собой со времен практики на скорой помощи, на всякий случай. Я подал ему зажигалку, в свете секундной вспышки, наконец, рассмотрел его лицо и оторопел.

Кузьмич вернул мне зажигалку и улыбнулся. Глаза его хитро сощурились, и выражение лица стало сразу очень знакомым, почти родным. С нашей прошлой встречи он не изменился ни капли.

– Благодарю, молодой человек, ‒ сказал он с достоинством. ‒ А то и не закурить никак. Мне сейчас супруга законная всыплет по первое число − где шлялся. Как не покурить перед этим? Одно удовольствие в жизни и осталось – рыбалка…

Я стоял и смотрел на него, а он уже подтягивал лямки рюкзака и, еще раз благодарно кивнув, двинулся дальше. Перед тем как скрыться из виду, он обернулся и, увидев, что я все еще смотрю ему вслед, лукаво подмигнул мне. Или мне показалось?

Ночь выросла между нами, секунды стали вечностью, три шага – пропастью, и я снова остался один на улице. Двинулся вверх по дамбе, справа далеко внизу шумело деревьями старинное кладбище, журчала маленькая речка. Кузьмич исчез из виду, да и из моих мыслей. Перед глазами встало другое лицо из прошлого.

Я думал об Оле. Я вспоминал ее в те моменты, когда она шла на поправку и была в хорошем настроении. Я словно прокручивал в памяти кадры, видел, как она смеется, хмурится, глядел в ее бездонные темные глаза и видел в них свое отражение, гадая, чего принес ей больше – добра или беды. Я хотел верить, что все же подарил ей кусочек жизни, но не мог, не имел права узнать даже, сколько она прожила. Я боялся чахотки, в которую могло вылиться это воспаление легких и которую вылечить мне было не под силу. Я надеялся, что она выздоровела, забыла меня (ну почти), вышла замуж и, быть может, еще жива, в окружении внуков и правнуков.

Я знал, что нам с ней ничего не дано судьбой. Что время воздвигло между нами непреодолимую стену; что я, парень из двадцать первого века, ничего не могу дать ей там, в пятьдесят втором, а ей нечего дать мне здесь. Что она ничего не знает о будущем, да и не нужно ей знать.

И все же я раз за разом прокручивал в голове все, что было как-то связано с ней. И моя Оля, которая, если по правде, никогда и не была моей, начала медленно уходить от меня в прошлое, стремительно взрослея, становясь зрелой и потихоньку старясь. Я отпускал ее. Или, может быть, она меня отпустила?

Дамба кончилась, я привычно свернул направо, пересек площадь и пробрался дворами к общагам. Мое появление никого не удивило, я махнул проснувшейся вахтерше, пробежал по ступенькам и оказался перед своей дверью. Вставил ключ, отпер верхний замок и понял, что в комнате кто-то есть ‒ второй замок я, уходя, тщательно запер, а теперь он был открыт. На моей кровати у торшера, поджав босые ноги, сидела Анька и тихонько всхлипывала. Она бросилась ко мне, не переставая плакать, повисла у меня на шее и начала что-то говорить. Я не слушал. Я обнял ее свободной рукой, потом бросил сумку и обнял двумя. Она все говорила, говорила что-то… Мне было все равно. «Анька, − сказал я. – Какая ты все-таки дура, Анька… Какой я дурак…»