В прошедшем времени

Ольга отперла дверь, и мы вошли в кабинет. В нем царил сумрак. Окно было зашторено, солнечный свет, пробиваясь в щель между портьерами, пятнами ложился на поверхность лакированного стола. У стены стояли софа и целых два книжных шкафа с неплотно прикрытыми дверцами. В одном я приметил книги медицинской тематики, в другом была художественная литература. На столе рыхлой пачкой лежали какие-то бумаги, верхний ящик стола был выдвинут и наполовину пуст. В комнате царил беспорядок, но вовсе не тот, что характерен для людей творчества, когда кругом лежат странные предметы вне всякой логики, и назначение их понятно лишь тому, кто их разложил.

Нет, здесь сразу щемило сердце и почти физически ощущалось чужое горе. Казалось, даже эта комната тоскует по своему хозяину, который больше не войдет в нее. Сиротливо лежали разбросанные вещи, ждала своей участи мебель – сядет ли кто-то еще за лакированный стол, откроет ли дверцы шкафов или все это бесцеремонно вытащат, погрузят в кузов и повезут далеко отсюда? Установившийся здесь за долгие годы порядок был необратимо разрушен, когда в этот маленький мир вторглась смерть.

Ольга подошла к шкафу, тяжело вздохнула, потянула стеклянную дверцу. Достала фотоальбом, оклеенный бархатом, и присела рядом со мной на софу.

– Вот, ‒ сказала она. – Это семейный альбом. У отца куча фотографий, но я на них почти никого не знаю… А здесь – только наша семья.

Альбом только казался большим. Толстенных страниц из голубого картона, на которых с помощью приклеенных «уголочков» помещались черно-белые фотографии, было в нем немногим больше десятка. Ольга открыла его с конца.

С последней страницы строго, но как-то по-доброму, глядел мужчина в белом халате с фонендоскопом на шее, лет тридцати-сорока на вид. Здесь же свободно лежала пачка цветных фотографий – как видно, более поздних, разных лет и разного качества. На их век альбома не хватило. Там Ольгин отец был уже гораздо старше, а на одной из них, похоже, его поздравляли с юбилеем.

– Папа… ‒ улыбнулась Ольга. – Это вот он у себя в больнице… А вот это – со своей медсестрой… Вот это они на картошку ездили на первом курсе…

Я тоже улыбнулся. С фотографии на меня глядели ребята лет восемнадцати, стоявшие посреди поля в резиновых сапогах, штормовках и с такой безмятежной радостью в глазах, которая могла быть только т о г д а и у т е х студентов.

Ольга перевернула страницу. Я вздрогнул.

– А это он со своей мамой – моей бабушкой, Ольгой Яковлевной. Меня в честь нее назвали.

Женщине на фотографии было немногим больше тридцати, мальчишке, наверное, семь-восемь. На нем была октябрятская форма, и он выглядел совершенно типично для школьника тех лет − редкий кадр с мамой-учительницей. Женщина стояла позади него, положив руки ему на плечи. Темные волосы высоко зачесаны назад, очки в черной роговой оправе, которая вернется в моду лишь шестьдесят лет спустя, и все молодые люди станут похожи на Шурика из «Кавказской пленницы». Темное (синее? черное? коричневое?) платье с белым кружевным воротником. Взгляд строгий, испытующий, но одновременно доброжелательный. Этот взгляд унаследует ее сын-врач.

Вне всякого сомнения, это была она. Та самая Ольга. Моя пациентка. Немного взрослее, мудрее. Красивее ‒ той, другой красотой, когда не боятся выглядеть на свой возраст. Когда жизненный опыт только добавляет внешности оттенков и граней…

Я выдохнул. Были и другие фотографии ‒ с коллективом учителей, кажется, снова на юбилее, где-то на выезде. Был портрет у доски – вполоборота, с мелком в руках, глаза смеются… На том портрете ей было лет шестьдесят. Он был сделан по всем канонам фотографического искусства, но смотреть на него я не смог − слишком странно было видеть знакомое лицо постаревшим. Годы, разделявшие нас, легли мне на плечи всей своей тяжестью…

Я не заметил, как альбом оказался в моих руках. Ольга-младшая сидела рядом, осторожно делая пояснения к фото, ‒ ей, видно, не с кем было поговорить об отце, а хотелось − со словами потихоньку выходила боль. По-своему истолковав мою заинтересованность, она предложила:

– Вы можете посмотреть и другие фотографии отца. В конце концов, Вы из тех же мест, окончили тот же институт и запросто можете знать кого-нибудь, кто на них изображен.

Я помотал головой.

– Это навряд ли. У нас все-таки значительная с ним разница в возрасте. А вот за такое путешествие в прошлое вашей семьи – спасибо.

Она подняла голову и удивленно посмотрела на меня, и я начал сбивчиво объяснять:

– Меня всегда завораживали семейные фотоальбомы. Я сам люблю фотографировать, и мне всегда казалось, что это серьезное искусство и огромная ответственность. Нас уже не будет, а фотографии останутся, и потомки будут гадать, кто на них изображен, удивляться, что и как носили. А еще за каждым фотоснимком стоит маленькая тайна ‒ тайна момента. О чем думал человек, когда его снимали, что предшествовало снимку и что произошло после того, как щелкнул объектив. Она чаще всего тайной и остается.

Ольга-младшая медленно кивнула, соглашаясь.