В прыжке

– Ну, «папа» – оно на всех языках одинаковое. Он его повторил за мной. Наверное, что-то все-таки понял, потому что толкать меня прекратил и махнул рукой – позвал за собой. Пальцы у него было ужасно костлявые. Я тогда еще вспомнил мамины слова – она говорила, что люди, как правило, желают нам добра. Но это также означает, что среди них есть и те, кто желает нам зла. Про это еще кино есть – по-моему, мы с тобой вместе его смотрели. И еще я вспомнил, как ты рассказывал о своем троюродном брате – с ним тогда совсем отстойно получилось, и ты еще велел никому больше об этом не говорить. Я, кстати, и не говорил.

– И ты пошел с тем мужиком?

– Он вроде как насел на меня и припер к стенке. Я бы не вырвался.

– Но он тебя не тянул?

– Это не объяснишь… Бегаю я, конечно, хреново, но старик тот все равно меня вряд ли догнал бы. К тому же, когда я пошел за ним, получилось, что удаляюсь от того места, откуда пришел. Все выходило как-то коряво. Я подумал, что надо бы крикнуть – папу позвать, пока он еще может услышать. Честное слово – я и сам не понимаю почему, но мозг мне советовал сделать одно, а делал я все наоборот.

Старик подошел к какому-то дому, открыл дверь – она была не заперта – и велел мне войти. Да, нельзя было. Вообще надо было валить оттуда, подальше от этого дома и старика, надо было отыскать папу – ведь вряд ли он далеко ушел и наверняка тоже меня искал. В этом доме со мной мог случиться полный отстой. Я столько про твоего троюродного брата думал, хоть и не видел его ни разу и не знаю, что именно с ним стряслось.

– Всего я и сам не знаю. Только разные слухи.

– И вот я вошел в дом. Старик зажег свет – там и была-то единственная лампочка на потолке, – забормотал что-то и снял капюшон. На виске у него был шрам, точнее, начинался на виске, тянулся через ухо и заканчивался где-то на шее, – я показал себе на шею. – И на этой стороне головы волосы у него почти не росли. Как в фильме ужасов. Я старался не смотреть, но старик стоял прямо передо мной. Потом он показал на табуретку, и я решил, что он приказывает мне сесть, чтобы ему было удобнее издеваться надо мной.

Страх – он вроде боли. Его не измеришь, но если тебе однажды было больно, то об этом потом как-то забываешь. Но я почти уверен – так я еще никогда не боялся. И мне все время хотелось в туалет, появилось такое чувство, как будто живот надулся и выпятился вперед. Старик что-то говорил, гладил кафтан ладонями, и от этого ткань зашуршала. Потом он протянул передо мной руки ладонями кверху, сделал из двух пальцев человечка и пошагал этим человечком по ладони. После показал себе на глаза. Я понял, это у них в Марокко такой язык жестов. Он защелкал языком – так недовольно, что я решил – злится, что я не раздеваюсь.

Юаким положил руку мне на плечо. Не похлопал, а просто руку положил.

– Там стояла такая высокая скамейка, и на крючке висел котелок. Можно было схватить нож и пырнуть старика, пока не поздно. Или ударить по голове котелком. И почему я совсем мозги растерял?

– Когда боишься – это еще не значит, что мозги растерял.

– Но потом… старик вдруг взял и вышел за дверь – ту же самую, в которую мы зашли. Я сидел и смотрел на нож. Лезвие у него было длинное, кривоватое, а ручка толстая и такая грубая, как будто старик сам этот нож сделал. Я встал и пошел к нему, и тут понял, что нога у меня какая-то мокрая. Смотрю – а по ней течет! Понимаю, отстой, но рассказывать надо обо всем, иначе смысла нету. Я схватил нож и наставил его острием на дверь. Сколько я так простоял, не знаю, но долго, потому что мокрая нога жутко замерзла. И запах ужасный – мочи и пыли. И еще чем-то пахло – плесенью, что ли. Помню, аж горло драло.

– Он вернулся?

– Дверь распахнулась, я отскочил назад, но наткнулся на скамейку. Это старик вернулся. Я махнул ножом, старик остановился и опять показал мне руки. За его спиной стоял еще один мужик, помоложе, в куртке и джинсах. И он посмотрел на мои брюки. Сначала он спросил что-то – кажется, по-французски. А я ему прямо по-норвежски говорю: «Английский». И тогда он сказал: «You can put down the knife»[4].

– И ты послушался?

– «We will help you find your family»[5], – добавил он.

Помню, смотрю я на нож у себя в руке, а костяшки пальцев аж побелели. Мужик, который говорил по-английски, протянул мне руку и осторожно взял ножик за лезвие. Я тогда почувствовал себя совсем как дурак. Хотя вряд ли я кого-нибудь ножом смог бы пырнуть. Еще подумал, что теперь-то они со мной сделают все что угодно. Но мужик сказал: «Come with me»[6]. И еще: «We find them»[7]. Когда я проходил мимо старика, тот протянул мне руку. Мне надо было ее пожать, не знаю, поблагодарить его, что ли, но руки у меня как парализовало.