В путь-дорогу! Том III

«Я понимаю, что отецъ не хочетъ отпустить Нину Александровну. Зачѣмъ она ему такъ нужна? Она дразнитъ его. Мнѣ противно все, что дѣлается въ нашемъ домѣ. Мнѣ жалко maman; по зачѣмъ она такъ слаба? Пускай Нина Александровна затѣваетъ противъ меня, что хочетъ, я ея не боюсь и просить у нея извиненія не буду. Не хочется мнѣ мириться съ этой глупой жизнію; совсѣмъ не такой я ее воображала три года тому назадъ. Неужели всегда такъ будетъ? Оправдывать отца я также не умѣю. Мнѣ за него стыдно. Еще одна такая сцена — и я перестану плакать.»

Въ Nota-Bene стояло:

«Я его не хотѣла оскорблять. Онъ мнѣ показался противнымъ; но, кажется, я ошибаюсь. Если бы онъ былъ фатъ, я бы несравненно больше обидѣлась въ сегодняшней сценѣ. Но зачѣмъ онъ говоритъ такъ не просто? Онъ пожалѣлъ меня. Мнѣ будетъ неловко съ нимъ заговорить въ другой разъ… Если онъ рисовался, я его возненавижу. А если нѣтъ, и кажется онъ не рисовался… Все-таки лучше ему не являться къ намъ.»

Въ это самое время Телепневъ вносилъ тоже замѣтки въ свой меморандумъ:

«Я чувствую», писалъ онъ, «что нельзя уже мнѣ довольствоваться тѣмъ, что до послѣдняго времени наполняло меня. Слишкомъ уже давно нѣтъ у меня никакой задушевной жизни. Оставаясь вѣрнымъ принципамъ, выработаннымъ мною изъ области естествовѣдѣнія, я не могу не отдаться другимъ умственнымъ потребностямъ, не могу также отказать себѣ въ разныхъ жизненныхъ впечатлѣніяхъ, въ которыхъ сказывается настоящая поэзія и правда жизни. Но вопросъ, — гдѣ искать? Можетъ быть, они кругомъ насъ, только мы не хотимъ отнестись къ нимъ просто и энергично, сбросивъ свое резонерство. Вотъ хоть бы эта дѣвушка: кажется, матеріялъ богатый. Разумѣется, нечего накидываться на развиваніе и тому подобный нѣжности, но отворачиваться также не слѣдуетъ. Если среди такой обстановки она не опошлится или не ожесточится, то такая натура кой-чего стоитъ. Впрочемъ, чтожь я говорю? Не заниматься же мнѣ этой дѣвочкой спеціально. Пожалуй, такъ раскиснешь, что будешь хуже этой размазни, m-me Деулиной. Похерить бы всѣхъ этихъ дурацкихъ папахенъ и мамахеиъ, тогда бы, по крайней мѣрѣ, хоть въ шестнадцать лѣтъ попадались дѣвочки, не исковерканныя русской распущенностью.»

Затѣмъ слѣдовала какая-то большая нѣмецкая выписка изъ новой брошюры по судебной медицинѣ.

X.

Нѣмецкій шаржиртенъ-конвентъ прислалъ сказать бурсакамъ, что онъ не можетъ дать русскимъ такихъ правъ, какія они требовали въ своей бумагѣ. И такъ какъ русскіе положительно объявляютъ, что они впредь не будутъ гарантировать комана, то шаржиртенъ-конвентъ чувствуетъ себя вынужденнымъ посадить ихъ на ферруфъ, т. е. лишить ихъ всѣхъ правъ гражданства въ буршикозномъ мірѣ, совершенно отлучить ихъ отъ всякаго общенія съ студентами, признающими команъ, bis sie sich dem allgemeinen Comment fügen. Бурсаки собрали сходку, на которую опять пригласили всѣхъ вильдеровъ. Видно было, что имъ очень не по вкусу пришлось рѣшеніе нѣмцевъ, и главное, то обстоятельство, что они лишены были правъ требовать удовлетворенія въ случаѣ какой-нибудь Collision съ нѣмецкими буршами. Для ихъ бурсацкаго духа зто была нестерпимая обида. Да и вообще всѣ они съ сокрушеннымъ сердцемъ и большимъ душевнымъ уязвленіемъ прощались съ преданіями и утѣхами своего буршентума. Но наружно ими овладѣлъ задоръ, и они желали показать, что безъ всякаго трепета и раскаянія сожгли свои бурсацкіе корабли. Нельзя ужь имъ было больше пѣть:

А бурсака комнасъ извѣстенъ въ винномъ морѣ, Въ немъ острова утѣхъ — и къ нимъ-то онъ плыветъ.

Приходилось превратиться въ отверженцевъ, въ парій того міра, гдѣ они имѣли своихъ представителей; приходилось, пожалуй, даже браться за тетрадки, чтобъ вырваться какъ-нибудь изъ тяжелой жизни, которую уже нельзя будетъ скрасить ни шкандаломъ, ни корпораціонной кнейпой, ни комершомъ, ни фарбендекелемъ.