В рай и обратно

Утром того же дня в повеявшем встречном ветерке мы впервые уловили прохладу. Пока это было только напоминание. Еще не исчезло со стола красное вино — неотъемлемая принадлежность тропиков, еще тысячи миль отделяли нас от нашей осени. Мы знали, что в полдень снова будем стоять перед открытой дверцей холодильника в офицерской кают-компании.

Двадцать первого ноября в четыре часа утра мы бросили якорь в еще бесцветных водах Суэцкого залива. Многочисленные силуэты кораблей маячили вокруг нас. В полдень мы поплыли дальше, мигая сигнальными огнями.

Утро было душным. Красные песчаные горы слева, светло-зеленая поверхность залива, пальмы над далекими громадами городских зданий по правому борту — все это казалось размазанным, словно затянутым дрожащей пленкой. Моторные лодки сновали от парохода к пароходу, развозя лоцманов или таща за собой вереницы маленьких лодчонок со швартовами. Со всех сторон буксиры волокли караваны перегрузочных барж.

После десяти часов суда пришли в движение, но мы не попали в состав эшелона. Столбик ртути на градуснике около рубки показывал больше тридцати восьми градусов. Мы переносили и гораздо более высокую температуру, но неподвижность и вязкость воздуха делали жару особенно мучительной.

Агент обещал отвезти нас в город, но его моторная лодка не пришла в назначенный срок. Лично я воспринял это сообщение даже с некоторым облегчением, поскольку меня охватила какая-то необъяснимая апатия. После обеда я лежал на койке с книжкой. Внезапно в каюте потемнело, хотя через иллюминатор я продолжал видеть кусочек побелевшего от зноя неба. Я вышел на палубу. С севера быстро приближалась огромная рыжая туча, волоча за собой по морю темные неровные полосы. Зелень воды стала едкой, как ярь-медянка. На стены надстроек, на палубы, мачты и лица людей упало какое-то яркое злое зарево. Через мгновение все погасло. Суша, небо, соседние корабли скрылись в желтом тумане. Одновременно подул резкий ветер. Судно наполнилось свистом и ревом. В этом хаосе отовсюду несся неясный рык сирен и дребезжание гонгов. В кают-компании зажгли свет. Когда я туда возвращался, придерживаясь за железные поручни, под ногами скрипел песок.

Буря кончилась так же внезапно, как началась. Продолжалась она меньше получаса, однако успела расшевелить неподвижный мир, прогнав жару. За двадцать с небольшим минут температура упала до пятнадцати градусов. Теперь мы дрожали от холода. На море, которое приняло окраску гнилых оливок, все изменилось. Корабли дрейфовали на якорях. За нашей кормой столкнулись два арабских парохода, волны несли по заливу оторвавшиеся от берега перегрузочные баржи. О прибытии моторки агента не могло быть и речи, но мы не жалели о том, что упустили возможность осмотреть Суэц. Натянув свитеры, мы дышали полной грудью с таким чувством, словно обрели долгожданную свободу.

В канал мы вошли только на следующий день, который приветствовал нас прохладой и веселой чистотой красок. Ветер украшал изумрудный залив белой пеной, а моторки лоцманов подпрыгивали на волнах, как дельфины. Нашим лоцманом был югослав — один из тех иностранных специалистов, которых пригласило правительство ОАР в 1956 году, после пресловутого «суэцкого кризиса». Поляков здесь осталось всего шесть-семь человек.

Я вспомнил, с каким возбуждением читал в свое время заметки об этом контракте. «Вот так случай», — думал я. Но югослав не был похож на искателя приключений. Пожилой, полнеющий мужчина сидел на стуле в углу рубки, позевывая в промежутках между командами, которые он бормотал себе под нос. Эффектные капризы моря, сюрпризы путешествия для него не существовали. Медленно двигаясь вслед за кормой знакомого нам по многим портам «Ротенфелса», мы миновали обелиск у входа в канал и теперь ползли по гладкому водному шоссе, по которому лоцман много лет ездил туда и обратно, как водитель автобуса, постоянно курсирующего по одной и той же трассе.

* * *

На Средиземном море ожидался шторм. И действительно, сразу же после канала мы вошли в его полосу. Веера пены высоко подымались над носом «Ойцова». В них дрожала радуга. Когда корабль выпрямлялся после очередного крена, с бака ручьями стекала вода. Нас все еще сопровождал холод — в каютах даже начали топить. Но борьба между двумя климатами проходила с переменным успехом. Ветер беспокойно менял направление — дул то с севера, то с востока, а к вечеру чаще всего совсем стихал, и тогда мир прихорашивался, улыбался, наполнялся сиянием ни с чем не сравнимой средиземноморской лазури. И мы снова снимали свитеры, снова расставляли на спардеке шезлонги.

Мы все еще шли вдоль африканского материка. За левым бортом мелькали голубоватые и фиолетовые холмы, покрытые скудной растительностью, пересеченные поперечными террасами виноградников. На некоторых вершинах обозначались силуэты башен или замков. Видны были также белые простыни песков, наброшенные на склоны; кое-где из моря торчали сморщенные красноватые сталагмиты прибрежных скал.