В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)

- Если бы у меня была сестра... или хоть какой-нибудь завалящий брат... Я бы играла не с тобой, а с ними, и все было бы отлично. Со взрослыми невозможно играть!

- А знаешь, - сказала вдруг мама, перестав смеяться, - у тебя, может быть, скоро будет брат или сестра.

- Правда? - обрадовалась я. - Самая, самая, самая правда?

- Самая, самая, самая! - подтвердила мама.

- Ох, тогда будет настоящая игра!

Тут вмешалась Поль:

- Только не забывай: это будет крохотный-крохотный ребеночек! Он еще не будет ни ходить, ни говорить, ни понимать, что ему говорят.

Моя радость немного слиняла. Но тут же я вспомнила рассказы Поля и спросила:

- А как же ты говорила, у тебя был брат и вы всегда играли вместе во все игрь?

- Мы были близнецы, - сказала Поль. - Я была старше моего брата всего на одну минуту. А тебе придется подождать, пока твой брат подрастет.

Я сделала еще одну попытку уладить это дело, попросила маму сделать так, чтобы мой будущий брат (или сестра) были моими близнецами. Мама сказала, что она этого не может.

В общем, я тогда поверила в приращение нашей семьи, но все-таки мне почему-то казалось, что это будет еще о-о-очень не скоро!

В ближайшее после этого воскресенье мама днем, после обеда, чувствует себя нездоровой и ложится в постель Папа приходит в комнату, где я только что кончила готовить уроки к понедельнику и укладываю в ранец все, что нужно мне к завтрашнему дню. Это правило, которому меня научила Поль: все должно быть уложено накануне, чтобы утром, не задерживаясь, схватить готовый ранец и бежать в институт. Еще Поль требует, чтобы я, ложась спать, не разбрасывала свою одежду и обувь как попало, а связывала все это аккуратно в тючок и клала на стуле около кровати: если ночью, например, пожар, - у тебя все готово, пожалуйста, бери тючок с одеждой и беги!

Папа смотрит на то, как я укладываю в ранец задачник Евтушевского, грамматику Кирпичникова, французский учебник Марго. Глаза у папы отсутствующие, он чем-то озабочен.

- А у мамы... - говорит он, глядя поверх моей головы, - у мамы, по-видимому, ангина...

- Мама больна? - И я бросилась к двери, чтобы бежать к маме.

Папа перехватывает меня на бегу:

- Ох, какая беспокойная! Ангина- это заразительно, нельзя тебе туда. Я даже подумываю, не отправить ли тебя на денек к бабушке и дедушке... А? Подумай, Пуговка, к бабушке к дедушке! Хочешь?

В другой раз я бы очень обрадовалась... У бабушки и дедушки все мне рады, бабушкины лакомства - замечательные, и все счастливы, если я ем их как можно больше Но сегодня мне почему-то беспокойно: мама больна, и даже зайти к ней нельзя...

- Папа, а мама выздоровеет? Ангина - это не очень опасно?

- Вздор какой! Ну, переночуешь сегодня там. А может быть, еще сегодня вечером мы пришлем за тобой Юзефу.

Мы с Полем идем к бабушке и дедушке. Я несу свой ранец и замечательную новую книгу - "Серебряные коньки". Поль несет в руке узелок с моей ночной рубашкой, зубной щеткой и другими необходимыми "причиндалами". Я прощаюсь с мамой через дверь. Юзефа двадцать раз целует меня, как будто я уезжаю навеки в Африку.

Ни бабушки, ни дедушки мы дома не застаем. В доме есть только их новая служанка, которой я раньше никогда не видала. Глаза у нее добрые, приветливые, немного испуганные. А когда она улыбается, то улыбка эта расплывается полукружьями от подскульев к крыльям рта - мягкая улыбка, ласковая.

Поль уходит - она торопится на урок, - и я остаюсь одна с незнакомой служанкой. По-русски она говорит затрудненно, не сразу подбирая слова, но понять ее можно. Она только неизменно говорит про женщин: "она пришел", а про мужчин: "он пришла". В общем, сговориться можно, тем более что я понимаю по-еврейски.

Заглядывая мне в лицо своими добрыми глазами, служанка спрашивает:

- Може, хочете кушать? Там один каклет... ув буфет... Га?

- Нет, я обедала... А как ваше имя? - спрашиваю я.

- Ой, не надо! - пугается старуха.

- Почему?

- Вы будете с мене смеяться... - И, неожиданно застыдившись, она даже прикрывает лицо передником.

- Я не буду смеяться... Скажите!

- Мой имя "Дубина".

Никогда я такого имени не слыхала! То ругательство, а не имя. А старуха, видя мое изумление, объясняет:

- От так... Скольки я живу, - много лет! - все Дубина и Дубина! "Ой, что это за дубина - молоко убежал! Ой, дубина, мясо сгорел! Дубина, обед готов? Дубина, ты купил курицу или ты не купил курицу?" И, знаете, - она тихонько смеется, - я тоже так теперь говорю. Прихожу домой с базар, стучу в дверь, - оттуда спрашивают: "Кто там?" А я говорю: "Это я, Дубина..."

- Так это же не имя! - пытаюсь я объяснить.

Она тихонько смеется про себя.

- А я привык, - говорит она. - От я пошел у полицию... насчет паспорт... Околоточный кричит: "Бася Хавина! Бася Хавина! Игде Бася Хавина?" А я сижу, я забыл (она произносит "забул"): Бася Хавина - это же ж я! Я сидел, думал, околоточный меня позовет: "Игде Дубина?" Я привык...

- Я вас буду Басей звать, - говорю я.

Она осторожно гладит меня по голове:

- Как себе хочете, барышня...

- Бася, мой папа не позволяет, чтоб меня "барышней" звали. И мама тоже не позволяет. Я не барышня, я - Сашенька...