В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)

И вдруг в классе начинается невероятное оживление. Все вертятся на своих местах, переглядываются, подавляют улыбки, перешептываются... И все смотрят в одно и то же место. Я тоже смотрю туда - и меня охватывает ужас! При падении моего злополучного ранца проклятая бутылка с молоком выскользнула из него и упала несколько дальше, так что ее не сразу увидишь из-за угла парты. Я чуть-чуть привстаю и вижу, что пробка из бутылки выскочила (наверно, Юзефа "напихала" недостаточно бумаги вокруг маленькой пробки) и из горлышка бутылки тонкой струйкой льется по полу молоко. Оно течет по среднему проходу между партами - прямо под стул ксендза. И ксендз замечает это...

Что он мне говорит, ох, что он мне говорит! "Стыдно! Неприличные шалости! Неуважение!" Ну, все слова, какие можно придумать к этому случаю. Я слушаю все это, стоя в своей парте. Ксендз не кричит на меня, не ругает меня, он даже не повышает голоса; он стоит, седой и несчастный, реденькие волоски на его голове - как на корешке редьки. Ксендз отступил от своего стула, под который медленно, неумолимо течет тонкая струйка молока... От всего этого мне еще тяжелее. Поднимаю глаза,- ох! Ксендз смотрит на меня без всякой ненависти, даже как-то грустно, - наверно, он думает: "Вот как нам, полякам, плохо! Всякий ребенок издевается над нами!"

- Простите, пожалуйста... Я нечаянно уронила ранец... а там была бутылка...

Ксендз смотрит на меня испытующе. Он старый человек, он знает людей, и он верит мне. Лицо его смягчается.

- Hу-ну... - говорит он. - Все бывает. Все бывает на белом свете.

В класс каждою минуту может нагрянуть Дрыгалка. И тогда - ох, тогда мне несдобровать!..

Оборачиваюсь к Мане Фейгель... Маня умная, толковая, я всегда во всех бедах бегу к ней. Но Мани нет в классе! Куда она могла деться, она же прежде была на уроке, она сидела позади меня, - как же она смогла пропасть? Не сквозь землю же она провалилась! Ну, все равно все погибло, сейчас прибежит Дрыгалка, и начнется такое!..

Но в класс быстро входит не Дрыгалка, а Маня! В стремительном развороте моих несчастий - падение ранца, раскупорившаяся бутылка, белый ручеек, текущий как раз под стул ксендза, гнев ксендза - я и не заметила, как Маня бесшумно выскользнула из класса (потом все говорили, что и они не видели этого). И вот Маня возвращается. В руках у нее - тряпка (Маня бегала за ней к дежурной горничной - полосатке). Быстро, ловко, умело Маня вытирает пол; тряпка вбирает в себя мои "молочные реки", и уже ничего не видно. Пол только немного влажный - там, где текло молоко. Маня прячет тряпку за шкаф, садится на свое место позади меня.

Подоспевшая к концу урока Дрыгалка застает класс в безукоризненном виде: полный порядок, все сидят чинно и тихо, ксендз говорит о том, что нужно выучить к следующему уроку. И - удивительная вещь: ксендз на меня Дрыгалке не жалуется!

С этого часа я ксендза больше не обожаю. И вообще никого не обожаю. Довольно с меня!

И молока мне больше на завтрак не дают.

Глава девятая. "ДЕТСКИЙ РАЙ"

В воскресенье мне предстоит большое удовольствие. Это придумал дядя Мирон - брат папы и третий по счету сын бабушки и дедушки. Он только в этом году окончил университет (он - юрист) и поселился в нашем городе. Я очень люблю этого моею дядю. Все удивляются, - и в самом деле, это немного удивительно, так как у дяди Мирона самый несносный характер, какой только можно придумать! Он всегда брюзжит на всех и на все, ворчит по всякому поводу и даже без всякого повода, ко всему придирается. За этот несносный характер бабушка прозвала дядю Мирона еще в его детстве "старой девой"! А я вот очень люблю дядю Мирона! Не то чтобы на меня не брызгало ни капли Мироновой ворчливости,- нет, мне иногда здорово от него попадает! Если он берет меня с собой куда-нибудь - на гулянье в городском саду, в кондитерскую или в магазин, где он покупает мне подарки, - дядя Мирон ни на минуту не перестает деть мне замечания:

"Закрой рот- муха влетит!"

"Как ты ходишь! Ну как она ходит!"

"Не горбись, как будто тебе сто лет!"

"Не говори так громко!"

"Не смейся!"

И так далее, и тому подобное.

Однако на меня все это дяди Миронова словоизвержение не производит никакого впечатления. И по самой простой причине: я не обращаю на все это ни малейшего внимания. Ворчит - ну и пусть себе ворчит! Придирается - ну и на здоровье! Я знаю, крепко знаю и всегда чувствую, что дядя Мирон меня нежнейшим образом любит, что ему со мной приятно, даже иногда весело. А что "не смейся так громко, все лошади на улице заржут в ответ!" - так ведь это только очень смешно, разве можно на это обижаться?