В разреженном воздухе. Самая страшная трагедия в истории Эвереста

– ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ, – ПРИЗНАЛАСЬ ОНА, – Я ПЛАКАЛА НЕ ПЕРЕСТАВАЯ. НИКОГДА ЕЩЕ МНЕ НЕ БЫЛО ТАК ГРУСТНО, КАК ПРИ ПРОЩАНИИ С ТОБОЙ. МНЕ КАЗАЛОСЬ, ТЫ МОЖЕШЬ НЕ ВЕРНУТЬСЯ, И ЭТО БЫЛО УЖАСНО. ТАК БЕССМЫСЛЕННО И БЕСПОЛЕЗНО.

Мы поженились пятнадцать с половиной лет назад. Через неделю после нашего первого разговора о том, чтобы пожениться, мы пришли к мировому судье и расписались. Мне было тогда двадцать шесть лет, я решил бросить альпинизм и заняться в этой жизни чем-то серьезным.

Мы встретились с Линдой, когда она сама была альпинисткой, к тому же очень одаренной. Тем не менее, Линда оставила это занятие после того, как сломала руку и повредила спину. Это дало ей прекрасную возможность трезво оценить риски, связанные с таким опасным видом спорта. Сама Линда никогда не просила меня бросить спорт, но мое заявление о том, что я намерен уйти из альпинизма, повлияло на ее согласие выйти за меня замуж.

Я сам не был в состоянии оценить то влияние, которое оказывал на меня этот вид спорта, а также смысл, который альпинизм придавал моей бесцельной жизни, где меня несло без руля и ветрил. Я даже и не представлял, какая пустота появится в моей жизни после того, как я перестану заниматься альпинизмом. Через год я не выдержал, вытащил из кладовки веревку и снова вернулся на скалы. В 1984 году, когда я отправился в Швейцарию, чтобы подняться на печально известную и опасную Северную стену горы Эйгер, наши с Линдой отношения были фактически на грани разрыва, и именно мое восхождение явилось причиной разногласий.

После моей неудавшейся попытки одолеть Эйгер отношения с Линдой в течение двух-трех лет были далеко не самыми лучшими, но мы это пережили, и наш брак не распался. Линда смирилась с моими восхождениями. Она поняла, что они были важной (хотя и непонятной ей) частью меня самого. Она понимала, что альпинизм стал выражением некоего странного, неизменного аспекта моей личности, избавиться от которого я был не в состоянии – точно так же, как не мог изменить цвет своих глаз. И вот, когда наши отношения стали, наконец, улучшаться, журнал Outside подтвердил, что отправляет меня в командировку на Эверест.

Сперва я делал вид, что еду на Эверест скорее в качестве журналиста, чем альпиниста. Мол, я согласился на это задание, потому что коммерциализация Эвереста была интересной темой и гонорар был вполне вменяемым. Я объяснял Линде и всем остальным, кто выражал сомнения по поводу того, «потяну» ли я как альпинист в Гималаях, что не собираюсь подниматься слишком высоко.

– Возможно, поднимусь только чуть выше базового лагеря. Ну, чтобы понять, что такое большая высота, – уверял я.

Конечно же, это была полная фигня. Учитывая длительность путешествия и время, которое я затратил на подготовку к нему, я заработал бы намного больше денег, оставшись дома и работая над заказанными мне статьями.

Я ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ ВЗЯТЬСЯ ЗА ЭТО ЗАДАНИЕ, ПОТОМУ ЧТО МЕНЯ ВЛЕКЛА МИСТИЧЕСКАЯ СИЛА ЭВЕРЕСТА. ЕСЛИ ЧЕСТНО, Я ТАК СИЛЬНО ХОТЕЛ ПОДНЯТЬСЯ НА ГОРУ, КАК НИКОГДА В ЖИЗНИ

ничего не хотел. С той секунды, как я согласился поехать в Непал, моей целью стало подняться так высоко, насколько позволят мне мои весьма слабые ноги и легкие.

Когда Линда отвозила меня в аэропорт, она уже давно поняла, что я лгу, чтобы успокоить ее и всех остальных. Она прекрасно понимала, что я планирую, и это ее пугало.

– Если ты погибнешь, – говорила она со смешанным чувством отчаяния и злости, – не только ты один заплатишь эту цену. Мне ведь тоже придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь, понимаешь? Неужели это для тебя ничего не значит?

– Перестань, я не погибну, – ответил ей я. – Не надо мелодрамы.

Глава 7. Первый лагерь

13 апреля 1996 года. 5944 метра