В родных местах

— Не буровь! — говорит ему Решетников. — Вчерась утром мне бумагу из губисполкома прислали. В столе она лежит. Можешь поглядеть. Там нет ни слова о мятеже. Конечно, вы изведете нас поутру, это я знаю. Только учти, через несколько дней придет наша армия и тогда всем вам крышка. И тебе тоже, Петро. А Красная Армия, она и Колчака, и Врангеля, и всякую контру уничтожила. Вон кака силища была. А вы что — букашки-таракашки. Скоро не только с вами, а и со всем мировым капиталом пролетариат разделается.

Вот такую, значит, он речь ему закатил. А Корастелев и говорит: армия к повстанцам перебежит.

— Ну, знамо дело! Так вся армия на сторону каменских бандитов и побежит.

В общем, долго они так вот убеждали друг друга. Решетников спокойненько, с ехидцей даже. Если б ревел он или угрожал, тут едва ли был бы какой-то прок. А то насмешничает. И что же дальше. Постоял-постоял Корастелев и придвинулся к двери. Шепчет:

— Говоришь, все равно армия придет?

— А что, вам тут бандитское царство дозволят создавать?

— Ну я в случае чего в кусты уйду. Я человек темный, щи лаптями хлебаю, с меня какой спрос.

— Все равно на мушку возьмут, — пугает Дмитрий. — Так что последние денечки живешь. И зря торчишь тут колом. Шел бы к своей бабе. Она ведь у тебя вон какая краля.

Покалякали-покалякали они таким вот макаром, и Корастелев говорит:

— Слушай!.. Вот что… А ежели я вас выпущу, возьмете меня с собой?

— Возьмем, — отвечает Дмитрий.

— А бабу мою возьмете? Боюсь я ее оставлять тут.

Прямо скажем, баба его нам в таком деле была совсем ни к чему. Лучше мешок с картошкой переть, чем жену его волочить за собой. Но делать нечего.

— Ладно, — говорим, — возьмем и ее.

— А не объегорите? И вы запомните, что это я вас… И деньжонок бы мне потом. Хочу, чтоб у меня дивно денег было.

Слышу, Дмитрий даже застонал от злости. А я Дмитрию:

— Да обещай ему, окаянному, хоть короб золота.

Ну, сговорились мы, в общем, отбил Корастелев замок — ключа у него не было, и задами пробрались до своих домов. Быстренько лошаденок двух запрягли, попрощались с женами и ребятишками, бабенку корастелевскую прихватили и погнали на запад.

А край уже весь был захвачен мятежниками. Корастелев сказал потом, что судьбу нашу порешили еще с вечера — всех на рассвете допросить, повесить, а трупы — в прорубь. Ну это, как говорится, еще слава богу. В других местах живьем топили.

Мятежников разбили, и по тайге прятались только отдельные бандиты. Возле наших мест Санька Мухин осел. Тот самый. В верстах двадцати ли, тридцати ли от Каменки. К югу. В лесу шалашик себе просторненький сляпал. Полюбовница с ним там была, ну — конь, винтовка, сабля, котелок и все прочее. По ночам возле деревень все кружил. Коммунистов подкарауливал. Прямо как зверь.

А потом не стало его слышно. И вдруг как-то бабы прибегают и сказывают: видели конника. По всему видать, из тех самых.

Дмитрий крикнул мужикам, чтоб собирались. А сам на лошадь — и в лес. Не имел терпежу человек, плохо это все-таки.

В лесу, у Иликовки, речка такая есть у нас… там он и наткнулся на Мухина. Тот прямо с лошади выстрелил по Решетникову. Видно, угадал, кто это, или уж одичал так, что бабахал в каждого. Дмитрий тоже начал стрелять. Мухин не выдержал, спрыгнул с лошади и за сосну, Дмитрий — тоже.

Когда мы подъехали, там уже все закончилось честь по чести. Решетников подшиб его. Самого Дмитрия тоже ранило. И он тогда долго лежал в больнице.

Теперь уж Решетникова все Дмитрием Егорычем навеличивали. Кулаки здорово боялись его. Как узнает, что кто-то девку работницей к себе определил, или на косовицу мужиков нанял, или, к примеру, мальчишку чужого ввел в дом под видом сына и робить заставил, приходит и говорит:

— Ты что ярмо капитализма одеваешь на человека?

Как-то вечером захожу к нему. Открываю ворота. А с крылечка прямо на меня старик Батурин мчится. Местный богатей. Тако-ой мужик был! При царе даже шутковал по-особому. Соберет, бывало, мужиков и баб, человек десять, отвезет их на своих лошадях в тайгу, куда-нибудь подальше. Разложится там на полянке. Водка, закуска. «Пейте и ешьте, за все заплачено». Пьют и едят. На дармовщинку-то каждый радехонек. «Пируйте, отдыхайте, а я пока домой съезжу. Одно дело сделать забыл. А к вечеру вернусь». Уедет с кучером. И все! Пьяные мужики и бабы потом плетутся на своих двоих. Или еще такое вытворял. Наденет вечером на себя шкуру медведя, станет на четвереньки и прет на прохожих. Так вот, бежит этот самый Батурин и охает. А в доме!..

— Ах ты, контра! — орет Решетников.

Табуретку швырк. На табуретке горшок стоял. Горшок — вдребезги. А посуды у него было — раз-два и обчелся. Жил не ахти как. У бабы его любимая поговорка была: «Стужа да нужа — нет ее хуже».

Оказывается, Батурин хотел ему взятку всучить.

Вскорости Дмитрия избрали председателем коммуны. Это до колхоза ишо. И так уж он старался тогда, так уж верил в эту коммуну, будто вместе с коммуной в Каменке нашей сразу полный коммунизм наступит. Слашше небесного рая.