Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ

Многіе путешественники по Сибири, — и не одни лишь иностранцы, — впадали въ подобную ошибку. Лишь какая-нибудь случайность: встрѣча съ арестантской партіей, тянущейся по невылазной грязи, подъ проливнымъ осеннимъ дождемъ, или возстаніе поляковъ по круго-байкальской дорогѣ, или встрѣча съ ссыльнымъ въ якутскихъ дебряхъ, въ родѣ описанной съ такой теплотой Адольфомъ Эрманомъ въ его «Путешествіяхъ», — лишь одно изъ подобныхъ случайныхъ обстоятельствъ можетъ натолкнуть путешественника на размышленія и помочь ему раскрыть истину, трудно замѣчаемую, благодаря оффиціальной лжи и обывательской индифферентности; повторяемъ, обыкновенно лишь такія случайности открываютъ глаза путешественнику и онъ начинаетъ видѣть ту бездну страданій, которая скрывается подъ этими простыми тремя словами: ссылка въ Сибирь

. Тогда онъ начинаетъ понимать, что, помимо оффиціальной исторіи Сибири, имѣется другая, глубоко печальная исторія, страницы которой, со времени завоеванія Сибири и до настоящаго времени, написаны кровью и повѣствуютъ о безконечныхъ страданіяхъ. Тогда онъ узнаетъ, что какъ ни мрачно народное представленіе о Сибири, но все-таки свѣтлѣе ужасающей дѣйствительности; онъ видитъ, что потрясающіе разсказы, которые ему приходилось слышать давно, еще во времена дѣтства, и которые онъ считалъ принадлежащими къ области давно минувшаго, являются лишь слабымъ воспроизведеніемъ того, что совершается каждый день, теперь, въ настоящемъ столѣтіи, которое такъ много говоритъ о гуманитарныхъ принципахъ и такъ мало ихъ примѣняетъ.

Эта исторія уже тянется въ продолженіи трехъ столѣтій. Какъ только московскіе цари узнали, что ихъ вольные казаки завоевали новую страну «за Камнемъ» (какъ тогда называли Уралъ), они начали посылать туда партіи ссыльныхъ. Казаки разселили этихъ ссыльныхъ по рѣкамъ и тропамъ, проложеннымъ между сторожевыми башнями, которыя постепенно, въ теченіи 70 лѣтъ, были построены отъ устьевъ Камы до Охотскаго моря. Гдѣ вольные поселенцы не хотѣли селиться, тамъ закованные колонисты должны были вступать въ отчаянную борьбу съ дикой природой. Что же касается до тѣхъ, кого московскіе цари считали самыми опасными врагами, то ихъ мы находимъ среди самыхъ заброшенныхъ казачьихъ отрядовъ, посланныхъ «за горы разъискивать новыя землицы». Никакое разстояніе не казалось боярамъ достаточнымъ, чтобы отдѣлить этихъ враговъ отъ царской столицы. И какъ только выстраивался самый маленькій острожокъ или воздвигался монастырь, гдѣ-нибудь, на самомъ краю царскихъ владѣній, — за полярнымъ кругомъ, въ тундрахъ Оби, или за горами Дауріи, — и ссыльные были уже тамъ и собственными руками строили башни, которыя должны были стать ихъ могилами.

Даже теперь Сибирь, съ ея крутыми горами, съ ея непроходимыми лѣсами, бѣшеными рѣками, и суровымъ климатомъ осталась одной изъ самыхъ трудно доступныхъ странъ. Легко представить, чѣмъ она была три вѣка тому назадъ. И теперь Сибирь осталась тою областью русской имперіи, гдѣ произволъ и грубость чиновниковъ безграничны. Каково же было здѣсь въ XVII столѣтіи? «Рѣка мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большія, батоги суковатые, пытки жестокія, огонь да встряска, — люди голодные: лишь станутъ мучить, анъ и умретъ», — писалъ протопопъ Аввакумъ, попъ старой вѣры, который шелъ съ одной изъ первыхъ партій, посланною на Амуръ. — «Долго ли муки сея, протопопъ, будетъ»? — спрашивала его жена, упавъ отъ изнеможенія на льду рѣки послѣ путешествія, которое тянулось уже пятый годъ. — «До самыя смерти, Марковна, до самыя смерти», — отвѣчалъ этотъ предшественник людей съ желѣзными характерами нашей эпохи; и оба, и мужъ и жена, шли въ дальнѣйшій путь, въ концѣ котораго протопопъ будетъ прикованъ цѣпями къ стѣнѣ мерзлой ямы, вырытой его собственными руками.