В русском жанре. Из жизни читателя

В третьей части звучала ужа трагическая нота. Всё чаще Исая Григорьевича можно было видеть в кафе «Юность» (располагавшемся в одном здании с редакцией «Волги») сильно выпившим и в минорном настроении. Перед ним на столе кроме графинчика с коньяком лежал номер газеты «Литературная Россия», где какие-то хулиганы напечатали восторженную рецензию на «Исповедь», которая начиналась примерно так: «Имя автора поэмы “Исповедь”, мужественного советского поэта Исая Тобольского, занесено сионистскими боевиками в чёрные списки по обе стороны океана». Тобольский поднимал на собеседника страдальческий взор, качал лысой головою и вслух повторял эти страшные строки, после чего надолго припадал к фужеру.

Из поэмы «Исповедь» мне запали в память строки, обращённые к брату, уехавшему в Израиль (о чём все узнали впервые из поэмы):

И ни в каких Притонах Тель-АвиваТебе, Натан,Не скрыться от меня.Не спрятаться.Ничем не заслониться.

С одной стороны, было как-то досадно на откровенно перелетевшие на Ближний Восток вертинские притоны Сан-Франциско, с другой, естественно, одолевал смех: почему пожилой человек должен в Тель-Авиве скрываться, да ещё почему-то в притонах? Или автор поэмы предполагал, что ради них и уезжают?

Успеха «Исповеди» саратовцу показалось мало, и через несколько лет тот же Анатолий Софронов в своём «Огоньке» публикует новую поэму Тобольского «Монолог».

В кармане виза.Связаны манаткиИ пасквилей бумажная гора.Ты столько летИграл с Россией в прятки…Подбит итог.

Окончена игра.

А далее:

К любой норе,К любой чужой берлогеПриладится безродная душа,УмеющаяПлакаться о боге.

А веритьТолько богу барыша.

Каким должно быть радостным созвучием отозвались эти строки у основоположника преследования «безродных космополитов»…

* * *

Ульяновский поэт Николай Благов рассказывал, как, приезжая в родное село, на вопросы мужиков о литературных заработках, в десять раз уменьшает сумму гонорара за книгу: вместо трёх тысяч называет триста рублей. И мужики всё равно дивились: за стишки триста рублей!

* * *

Отчего-то самые забубённые заведения в Советской России назывались нежно: «Ласточка», «Ромашка», «Колокольчик», «Одуванчик», «Незабудка», «Ландыш» и т. п.

* * *

Сейчас видел на улице престарелую, видимо, с больными ногами женщину, на рукаве ватного пальто у неё повязка «Дружинник» вверх ногами. Честное слово! (Запись 1965 года.)

* * *

В дымке лет хрущёвская эпоха выглядит, по сравнению со сталинской, оттепельной и вегетарианской, и это справедливо. Хотя и сажали, и расстреливали (Новочеркасск) и казнили беззаконно (валютчики), и отправляли «для пользы дела» на верную смерть военных (Семипалатинск, Новая земля), и мировую войну чуть не развязали и много чего ещё нехорошего. Но и впрямь, массовых посадок и казней не стало.

Я же сейчас про то отличие времён Усатого и Кукурузника, про которое мне ещё не встречалось напоминаний. То есть они встречаются, но не аналитические, а скорее ностальгические, как в кинофильме «Москва слезам не верит», где комсомольский патруль останавливает обнимающуюся парочку: «Вы где находитесь?!».

Я о том небывалом вмешательстве общественности в частную жизнь граждан, которое возникло и расцвело пышным цветом именно при Никите и увяло при Брежневе. Если таковое вмешательство и было в 20-е годы, то оно носило классовый, социальный и политический характер — следили, чтобы не крестили детей в церкви, не держали икон, не пели чего-нибудь царское.

Теперь же в обществе семимильными шагами семилетки несущемся к социализму, стали возникать такие прелестные инструменты вмешательства в частную жизнь, как товарищеские суды, народные дружины, прикрепление передовых к отстающим — на производстве, институтах и даже школах.

Трудно вообразить, что в 1940-м или даже 1950 году на улице вылавливают молодого человека с не той причёской и стригут его наголо или распарывают ему штаны по причине недолжной ширины. Конечно, можно сказать, что в дохрущевские времена иностранных мод, причёсок и тряпок почти не было. Это так и не так. В середине 30-х годов в самом преддверии массовых репрессий и в разгар их в обществе (разумеется, не в глуши, но и в хрущёвские времена со стилягами боролись не в колхозах) достаточно было молодых людей обоего пола, щеголявших в разных там курточках, беретиках, туфельках и т. д., дёргающихся в фокстротах и никому не приходило в голову преследовать их за это, но даже и особо обращать на это внимание. Почитайте хоть Трифонова, хоть «Детей Арбата».

Мне могут возразить, что борьба с низкопоклонством началась при Сталине, но я на это замечу, что она не доходила до ширины брюк и длины волос (а этого практически и не было благодаря железному занавесу).

* * *