В русском жанре. Из жизни читателя

Но, конечно же, поскольку почерк его мало менялся с юных лет, в основе аккуратного выведения букв лежало прежде всего уважение самоучки к слову, грамоте, культуре.

В РУССКОМ ЖАНРЕ — 6

Судьба Москвы и москвичей в последние времена напоминает дворянскую усадьбу и хозяев её, уже безвластных, безденежных, отдавших всё в чужие руки. Везде пришлые, ушлые, рубят, переустраивают. А хозяева вяло посматривают из окна: что там, дескать, кто и зачем?

* * *

Островский — выразитель, певец, обличитель, летописец Замоскворечья…

Я занялся арифметикой по ПСС Островского, получилось (без написанного в соавторстве и стихотворных драм), что дело происходит в Москве в двадцати одном произведении, в губернском городе — в трёх, в уездном — в пяти, на усадьбе, даче, большой дороге — в трёх, и неведомо где — в шести.

Исключая «На всякого мудреца довольно простоты» и бальзаминовскую трилогию, московские пьесы — не самые известные. А «Гроза», «Волки и овцы», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые», «Бесприданница» — провинция.

* * *

Сколько у Островского на сцене заборов! В иных («Женитьба Бальзаминова») забор — действующее лицо. И сознание персонажей — зазаборное, огороженное. Что, впрочем, как выясняется, не так уж и скверно.

* * *

Островский самый трезвый и спокойный из русских классиков, и, как бы обличая, он жалеет, а умиляясь, насмешничает. Главное, он ничего не страшился.

«Курослепов. Ну вот, как она придёт, ты её ко мне с солдатом…

Градобоев. С солдатом?

Курослепов. На верёвке.

Градобоев. И на верёвке?

Курослепов. Мы её наверх в светёлку, там и запрём безвыходно.

Градобоев. Что вы за нация такая? Отчего вы так всякий срам любите? Другие так боятся сраму, а для вас это первое удовольствие».

Островский А. Н. Горячее сердце

* * *

Нынче в прессе любят корить «новых русских» именами Мамонтова, Морозова и Третьякова. Откуда же, однако, взялись у Островского Курослепов, Хлынов, все его кит китычи? Купцы Мельникова-Печерского немногим краше. Богачи Щедрина, Писемского, Некрасова, Достоевского — дикость, самодурство, алчность. Любимая фигура юмористики, персонаж сочинений Лейкина и Ко, не исключая и Чехова («Маска» и многое другое), — тот же толстопузый. Горбунов И. Ф.! Кого же ещё вам?

Лишь у М. Горького купец и фабрикант — это не только порок, но и ум, и сила, и крепость духа. Если кого и любил буревестник революции, так не Павла Власова, а Бугрова, Железнову, Артамонова. Певцом русской буржуазии был как будто и его современник Иван Шмелёв. Правда, в очаровавшем всех «Лете Господнем» легко заметна эмигрантская ностальгическая дымка, окутавшая прошлое. Достаточно сравнить благостных героев «Лета…» с московскими купцами из «Человека из ресторана» (1911). Или вспомнить рассказ «Забавное приключение» (1917), где тогдашний «новый русский», король московского сити Карасёв отправляется на супермодном автомобиле в провинцию торговать имение.

Такой же «новый», точь-в-точь такой, занимал и Алексея Н. Толстого в повести «Приключения Растегина» (1913): чуть что — суёт ладошку за пазуху к набитому бумажнику.

Можно справедливо и оптимистически заметить, что Островский и Щедрин присутствовали при заре русского предпринимательства, а в XX веке и появились Мамонтовы и Морозовы. Так, мол, и сейчас будет: перебесятся орлы, накатаются на «мерседесах», нашвыряются пачками в казино, наедятся красивой еды — и затоскуют, и придут, и поделятся да ещё спасибо скажут господам артистам-писателям-художникам за сбережение национальной нравственности и подвижничество.

Поживём — увидим. Только это издали сейчас мнится, что Третьяков словно бы один русское искусство кормил и не было Академии художеств с длительными командировками в Италию, стипендиями, званиями и жалованьем. Словно был один Мамонтов, но не было Теляковского. Русь — страна государственная, царство, империя, страна чиновников и распределения — находила возможность содержать искусство, и писатели не все писали в «Свистке», но и служили цензорами, директорами гимназий, чиновниками для особых поручений и даже вице-губернаторами. И дворянское положение, дававшее Болдино и Ясную Поляну, тоже государственного происхождения, результат службы.

По нашему времени сподручнее на чиновника насесть, у коего, как у Расплюева, днище выперло — не может никак наесться. А кит китыч в «мерседесе» — что ж, его дело вольное, личное, чего ему досаждать: дай миллион, дай миллион!

* * *

«Барабошев… Он должен мне по векселю двести рублей, на платёж денег не имеет и от этого самого впал в нежные чувства. <…>

Платон. Стихи буду писать. В таком огорчении всегда так делают образованные люди.

Зыбкина. Что ты выдумываешь?

Платон. Чувств моих не понимают, души моей оценить не могут и не хотят — вот всё это тут и будет обозначено. Зыбкина. Какие же это будут стихи?

Платон. “На гроб юноши”».

Островский А. Я. Правда хорошо, а счастье лучше

* * *