В садах Лицея. На брегах Невы

Лето, знойна дщерь природы,Идет к нам в страну;Жар несносный с бледным видом         Следует за ним.Весна убегает из наших полей,Зефиры, утехи толпятся за ней;Всё, что было красой, всё бежит:Река иссыхает, ручей не журчит.

Цвет приятный трав зеленых         Блекнет на лугах;         Тень прохладна уж не в силах         Нас от зноя скрыть…

Жара, летние развлечения, встречи со знакомыми, посещения театра отнюдь не располагали к усидчивым занятиям.

Но лето минуло быстро. В августе полили докучные дожди. «Всё прекрасное общество мало-помалу дезертирует, и блестящее Царское Село снова превращается в бедный маленький городок, который будет иметь значение только благодаря тому, что императорский Лицей соглашается в нём пребывать», — сетовал Горчаков.

Уехали Карамзины, исчезла Бакунина. В дождливые тёмные вечера не хотелось так часто ходить к гусарам в Софию. И Пушкин, а с ним и другие лицейские поэты очинили свои гусиные перья, вынули заброшенные на лето тетради со стихами.

Лицейские поэты вновь призывали своих муз.

Аполлон и музы. Гравюра. Начало XIX века.

О музах, или каменах, — богинях — покровительницах искусств в Древней Греции — профессор Кошанский рассказывал: «В начале их полагали только три; но по общему народному преданию считают их девять, как-то: Клио — муза истории; Калиопа — эпической поэзии; Мельпомена — трагедии; Талия — комедии; Эрато — танцев и музыки; Эвтерпа — игры на флейте; Терпсихора — на цитре[19]; Полигимния — пения и Урания — астрономии».

Пушкин в своих стихах не однажды обращался к каменам, или музам, но его собственная муза мало походила на древнегреческих богинь. Та, что являлась ему в детстве, была похожа на няню Арину Родионовну и бабушку Марию Алексеевну, а нынешняя удивительно напоминала Бакунину, «милую Бакунину»…

Наперсница волшебной старины,Друг вымыслов игривых и печальных,Тебя я знал во дни моей весны,Во дни утех и снов первоначальных.Я ждал тебя; в вечерней тишинеЯвлялась ты весёлою старушкой

И надо мной сидела в шушуне,В больших очках и с резвою гремушкой.Ты, детскую качая колыбель,Мой юный слух напевами пленилаИ меж пелен оставила свирель,Которую сама заворожила.Младенчество прошло, как лёгкий сон.Ты отрока беспечного любила,Средь важных муз тебя лишь помнил он,

И ты его тихонько посетила;Но тот ли был твой образ, твой убор?Как мило ты, как быстро изменилась!Каким огнём улыбка оживилась!Каким огнём блеснул приветный взор!Покров, клубясь волною непослушной,Чуть осенял твой стан полувоздушный;Вся в локонах, обвитая венком,Прелестницы глава благоухала…

Она была весёлой и беспечной, задумчивой и грустной, его юная муза. Той осенью она навевала ему элегически унылые стихи. Любовь к Бакуниной всё ещё жила в его сердце. И, просыпаясь поутру в своей лицейской келье, слушая однообразный шум ветра за окном, он с грустью думал о том, что кончились мимолётные встречи, доставлявшие ему отраду и мученье, что напрасно он будет бродить по опустевшему царскосельскому парку, ища её следов…