В садах Лицея. На брегах Невы

Порт заворожил воображение Пушкина ещё тогда, когда он мальчиком катался по Неве с дядей Василием Львовичем. Они плыли мимо Стрелки Васильевского острова, и вдруг там на берегу, над полукруглой гранитной набережной, далеко выдвинутой в речной простор, поднялись два великана — огромные красно-бурые колонны, украшенные бронзовыми рострами — носами кораблей. А за ними, на возвышении, будто греческий храм, белело многоколонное здание.

Когда плыли обратно, уже стемнело и над красно-бурыми великанами взвились языки пламени. Это пылала смола. Зрелище было фантастическое.

Словоохотливый Василий Львович, округло жестикулируя, объяснил, что это — Петербургский порт. Что колонны-маяки называются Ростральными. В Древнем Риме был обычай в честь морских побед воздвигать колонны и украшать их отпиленными носами захваченных вражеских кораблей. Колонны на Стрелке знаменуют победы российского флота. А здание на возвышении — Биржа. Там русские купцы заключают сделки с иноземными. Строил всё это зодчий Тома де Томон.

Порт жил особой жизнью.

На площади перед Биржей матросы и шкиперы с купеческих судов вели торг устрицами, фруктами, пряностями. Тут можно было купить забавную обезьяну, разноцветных попугаев, диковинную морскую раковину.

Порт был поставщиком города. Отсюда водою по рекам и каналам доставляли на склады всевозможные товары и снедь. Со складов всё это привозили в магазины, чтобы удовлетворить нужды и прихоти большого города.

«Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать»

Пушкин ближе всего столкнулся с деятельным «неугомонным» Петербургом в книжных лавках.

В те времена книгопродавцы и сочинители были тесно связаны. Книгопродавцы сплошь и рядом не только продавали, но и издавали книги. Пушкин ещё в Лицее знал это. В «Исповеди бедного стихотворца» незадачливый поэт говорит священнику:

                                       Я летом и зимоюПять дней пишу, пишу, печатаю в шестой,Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой.

А в церковь некогда: в передней ГлазуноваЯ по три жду часа с лакеями Графова.

Графовым в насмешку называли графа Хвостова. Глазунов был одним из самых известных петербургских книгопродавцев.

Когда Пушкин в Лицее решил стать писателем, он знал из книг и рассказов, что это «опасная тропа», и даже сам отговаривал своего друга-стихотворца вступать на этот путь.

Не так, любезный друг, писатели богаты;Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

Ни чистым золотом набиты сундуки:Лачужка под землёй, высоки чердаки —Вот пышны их дворцы, великолепны залы,Поэтов — хвалят все, питают — лишь журналы…

Пятнадцатилетний лицеист писал эти строки, ещё всерьёз не задумываясь над тем, как живут в действительности русские поэты и можно ли вообще существовать поэтическим трудом. Оказалось, что нельзя. Да и мало кто пытался. Среди знакомых Пушкина не было ни вдохновенных певцов, которые бы ютились в подвалах — «под землёй», ни стоиков, предававшихся писанию стихов на чердаках. Всё обстояло гораздо прозаичнее: поэты снимали квартиры. Одни — похуже, другие — получше. За квартиру платили из жалованья, которое получали на службе. Почти все поэты служили. Служили Крылов и Гнедич, служил или метался в поисках места Батюшков. Жуковский преподавал русский язык жене великого князя Николая Павловича Александре Фёдоровне, получал «пансион» — четыре тысячи рублей в год.

Не служить и не иметь других доходов — значило обречь себя на нищенское существование.

А как же журналы, которые «питают» поэтов?

Кюхельбекер повёз Пушкина в контору журнала «Благонамеренный», где печатался сам.

Собственно говоря, никакой конторы не было. Все дела журнала вершил в своей квартире его издатель Александр Ефимович Измайлов.

Жил он за Литовским каналом, в той части Петербурга, которая называлась Пески. В журнале его адрес указывался так: «…на Песках между бывшей 9-ой роты и Итальянской слободы в доме Моденова под № 283».

От Коломны до Песков путь был не близкий — на другой конец города. Пока извозчик тащился, Кюхельбекер успел порассказать про Измайлова. Чудак, шутник, добродушен, но грубоват. Служит в горном департаменте. Обременён семейством. Чуть ли не силою заставляет подписываться на свой журнал. И знакомых и подчинённых. Даже каких-то маркшейдеров в Екатеринбурге. Даже петербургских купцов. Ну, с этими, верно, подружился в трактире, где выпивал без чинов, и купцы его уважили.

«Отныне, мой милый друг, — сказал торжественно Кюхельбекер, — в мои гекзаметры заворачивают салаку и селёдки. Вот участь поэтов».