В сердце тьмы

Около городских ворот стражи не было. Зато виднелись группки сурово выглядевших пестрых оборванцев, обвешанных оружием не хуже нас. Все они позвякивали от золота и драгоценностей, а их грязные кафтаны да портки были сшиты из лучших тканей. Они сидели под стенами в тени и перед работающими, похоже, корчмами или просто бродили по улицам. Мы обращали на себя их внимание. Они переставали бросать кости, рассказывать друг другу веселые историйки, обрывали хохот и замирали на полуслове, провожая нас неприятными взглядами, полными хищных раздумий.

— Дело во вьючных лошадях, — отозвался Сноп. — Создать «наконечник», мечи — в руки, вьючных — внутрь строя. Страхующим маршем.

Зашипела сталь, и мы изменили расстановку лошадей, создав треугольный строй. Во главе ехал Сноп, потом Крюк и я, треугольник замыкали Брус, Бенкей и Н’Деле. Вьючные топотали внутри.

Демонстрации хватило: к нам никто не цеплялся, даже когда мы ехали узкими улочками. Солнце едва окрасило горизонт, показало краешек своего диска, и город тонул еще в глубоких тенях.

Главную площадь я увидел лишь издали, в перспективе нескольких улочек. Засеки из заостренных жердей, солдаты «Змеиного» тимена в полном боевом доспехе — и пустота. А поверху — флажки «Огонь пустыни выжжет зло!», «Пусть все сделается единым!»

— Единым дерьмом, — проворчал Бенкей себе под нос. — Вот вернусь сюда и запру твою подземную дырку факелом, мрачная сука.

Солнце взошло на треть, и со стороны Башни поплыло пронзительное гудение рогов. Звук пронзил меня до самого нутра и пробудил страх. Я вспомнил подземную башню в Аширдыме и почувствовал холод.

Бенкей сплюнул на землю, решительно всадил в зубы трубку, высек огонь о клинок палаша и выпустил клуб медленного бакхунового дыма.

Не знаю, как долго мы ехали закоулками, наполненными спящими под стенами людьми, у которых единственной постелью были их собственные узелки, но я совершенно потерял ориентацию. Однако Брус и Бенкей вели нас уверенно, будто провели в этом городе детство.

Трактир, нужный нам, стоял в предместьях, дальше когда-то наверняка растягивалось кольцо городского пустынного сада, а в нем стояли дома богатых горожан. Теперь остались лишь сухие кусты и бесконечный лагерь, над которым сплетался дым из сотен костров, разожженных из сухого навоза: там пытались приготовить какую-либо еду на начало дня.

Трактир сохранился прилично, за стеной остались даже столы, стоявшие среди остатков сада.

Там сидели десяток-полтора вооруженных людей, лениво грызущих лепешки и запивающих их пряным пивом. Пара человек на земле, кто-то наигрывал на барабанчике. Изнутри доносился запах свежезаваренного отвара со специями и травами, как делал его Н’Деле.

Мы рядком остановились перед низкой стеной, молча глядя на сидевших внутри.

Никто вроде не сделал и жеста. Люди перед трактиром поглядывали на нас дикими, красивыми лицами цвета меди. У них были поблескивающие тигриные глаза, но каждый небрежно пододвинул поближе оружие, легонько опер ладонь о рукоять или ослабил клинок в ножнах.

— Лучше я с ними поговорю, — отозвался Н’Деле. — Это мои земляки. С вами они не захотят толком говорить.

— Хорошо, — ответил Брус. — Н’Гома внутри. Скажи, что мы желаем передать Н’Гоме Мпенензи привет от дядюшки Тигра, который так хорошо о нем заботился. Теперь дядюшка приболел, но хочет еще раз передать ему привет перед смертью.

Н’Деле сошел с коня и открыл ворота.

Начало припекать. Вездесущие мухи окружили нас тучей. Кони нетерпеливо били копытами, хлестали себя хвостами и отгоняли насекомых взмахами голов, мы же стояли неподвижно, бок о бок, меряя равнодушными взглядами кебирийцев, что сидели в саду.

Н’Деле подошел к сидящим и дотронулся кулаком до губ, а потом лба. Ему ответили таким же жестом.

Разговаривали они долго, в половодье кебирийских слов, из которых я понимал немного, но казалось, что они ссорятся. Барабанчик перестал играть.

Потом кто-то поднялся и исчез внутри трактира за бусинами завес, а мы продолжили ждать. Жара давила. Бенкей наклонился к шее лошади и погладил ее со стороны, что-то шепча на ухо.

Мы ждали.

— Ньямбе Н’Гома поговорит с двумя из вас, — наконец произнес гонец, глядя на нас из-за стены. — Коней можете ввести в сад.

Таким образом я и Брус вошли за постукивающую завесу из бусин в темное нутро трактира.

Внутри было холодно, в воздухе стояли клубы тяжело пахнущего дыма, а помещение наполняли вышитые подушки. Огромный кебириец, одетый в белый свободный наряд, лежал на боку, попыхивая трубкой. На низком столике перед ним стояли серебряные чарки, инкрустированный тигель с парящим отваром и драгоценный кувшин с пальмовым вином. Вокруг лежали девицы, одетые лишь в украшения, что чуть поблескивали в темноте.

Мы стояли в полном молчании.

— До меня дошли кое-какие слухи, — лениво произнес Н’Гома. Его медное лицо чуть поблескивало, как настоящий металл. — Слухи о далеком родственнике, который, как я полагал, давно умер. Однако он жив и вспомнил обо мне. Дядюшка Тигр… А я надеялся, что больше о нем не услышу.