В шаге от вечности

Умной тканью, на которую проецировались виды природы, были закрыты два здания в ряду трехэтажных домов, сдаваемых в наем под офисы и магазинчики (кругом светились таблички 4rent, 4sale — на дворе кризис). Эти два проходили реконструкцию. Раньше на них проецировался исходный вид, но после какой-то жалобы эту практику прекратили. Несколько придурков чуть себе головы не разбили в попытках в такие здания войти. Тогда эти фасады превратили в подобие уголков живой природы — олени по зеленых лужайках, птицы в рощах, дельфины в морях… Но кто-то снова пожаловался, что ему это причиняет моральную травму — ведь он знает, что эти существа не живые. И нельзя эксплуатировать внешний вид животных, включая издаваемые ими звуки — птичье пение, голоса морских млекопитающий! Ведь они на это права не давали! После этого муниципалитет, чтоб не тратить время на разбирательства, которое грозило перерасти в сетевой хайп, стал транслировать только виды природы без живых существ. С жалобщиками было опасно спорить, и чем абсурднее жалоба, тем опаснее.

Как только в городском бюджете выделят деньги, ремонт займет считанные дни. Город обновлялся, строился и ремонтировался почти без участия людей, приводил себя в порядок и заменял запчасти.

А вот и значок метро. Angel station. Манифестанты уже куда-то ушли. А может, их задержала полиция.

Синохара ориентировался по карте. Запутанная лондонская подземка, которую тут называли «Труба», судя по жалобам в сети вызывала у многих клаустрофобию, но ему почему-то захотелось посетить это место.

При спуске под землю на секунду у него началось учащенное сердцебиение, и показалось, что кто-то огромный душит его рукой в перчатке. Раньше с ним такого не было. Видимо, не отошел от стресса. А может, возраст сказывается. Стыдно. Ведь даже сорока пяти нет.

Народу внизу было много. Хотя метро не было популярным видом транспорта, на главных маршрутах в час-пик случались давки. Но логистика была рассчитана хорошо, пассажиропоток и нагрузки были равномерно распределены с надземкой.

Многие станции были закрыты непрозрачными перегородками и не функционировали. В других были доступны только некоторые платформы и перекрыты многие коридоры. В городе активно строили более дешевый и куда более быстрый надземный вакуумный монорельс, поэтому метро поддерживалось на плаву скорее как исторический памятник. Очень дорогой памятник. Но малообеспеченные категории им пользовались.

Указатели были не везде — и Д-реальность могла ответить далеко не на все вопросы, особенно по поводу маршрутов и направлений.

Иногда просьба указать кратчайшую дорогу заводила в тупик неработающих станций и глухие подземные переходы, заканчивающиеся железными решетками или бетонными барьерами, которым было явно лет двадцать, где работала от силы половина светильников.

И это одна из самых дорогих столиц мира, финансовый центр и законодатель моды… в вещах более важных, чем те, в которых правил Париж.

Скорость поездов была черепашьей по сравнению с вакуумными. Но в этом ретро была своя ламповая прелесть. И это позволяло прощать «Трубе» и граффити, и сор, и крыс с тараканами. Впрочем, все это было только в периферийных почти выведенных из эксплуатации станциях.

Вагон метро, где он ехал, оказался наполовину чернокожим, наполовину арабским. Но эти граждане выглядели цивильно. Возвращавшиеся с работы служащие, которые старались сэкономить лишний пенни, как тут по привычке звали глобоценты. Разбавлена эта гамма была небольшой каплей белой краски.

— Я тебе говорила, в метро одни черные. Закат Европы… — сказала вполголоса по-немецки полная женщина с брезгливо поджатыми губами в не очень новом деловом костюме, чей выговор выдавал в ней уроженку не Германии, а одной из восточноевропейских стран. — Белая раса умирает.

«А наше место занимают всякие отродья? Это она имела в виду?».

Гарольд усмехнулся. Выбраться из какой-нибудь Румынии или Молдавии, торговать цветами в павильоне и считать себя выше марокканского стоматолога или пакистанского солиситора… очень смело.

Реплика дамы была адресована ее соседке, худой старушке лет девяноста или даже больше с лиловыми волосами — прическа Помпадур. Та монотонно кивала, кожа ее напоминала черепашью.

«Если я доживу до такого возраста, то никогда не пойду в дом престарелых. Это не лучше, чем хоспис», — подумал Синохара.

Да, они общаются, занимаются спортом, даже творчеством. Но они не живут, а доживают, не имея никаких планов, кроме как принять лекарства, сходить в туалет, выйти на прогулку. Уж лучше умереть в попытках взять от жизни все, чем в маразме или с Альцгеймером вести бессмысленное существование на ренту … даже если заработал ее сам.

Он собирался трудиться до последнего дня и желательно умереть на работе.

Есть, конечно, и другие старики, богатые, которые играют в гольф и крикет. Но в метро они не ездят.

А все-таки — ведь и правда, как много тут Африки и Азии.

Но тут же вспомнил: «А сам-то я кто?». И рассмеялся.