В шесть тридцать по токийскому времени

— Ах, да! Так ведь в Зее кто ее видел? — Атаман поправил свои нафабренные усы и молодцевато вздернул большую угловатую голову: — Среднюю помню. Тоже черноволосая с этаким бюстом. — Он хихикнул и изобразил руками что-то объемное. — Ольгой, кажется, звали. Да, Ольгой. Другой Ольги не знаю… Рождество-то у батюшки справляли. Ольга все плакала, просила взять ее с собой: «Вы, говорит, уедете за Амур, а нам как здесь? Пропадем». А куда взять, если жен и тех едва спасли…

— Младшую все же прихватил кто-то?

— Не мы… В двадцать третьем князь Астахов привез девчонку. Назвал дочерью отца Фотия. Ну назвал, кто спорить станет. Мог и наследницей русского престола назвать, тут всякие были. А отец Фотий известен. Великомученик! Дочь приняли во всех домах Харбина. Князь при ней как жених. Помолвлен вроде бы. Князь мне, честно говоря, не по душе пришелся. Ветрогон, картежник. Мы все грешны, любим и винцом и картишками побаловаться. А тот из-за стола не выходил. Пока не просадит все — не встанет. Иногда выигрывал, конечно, но редко. Мой дядька тоже картежник, азарта ему не занимать, но против Астахова — дитя. Тот играл запойно, до черноты в глазах. Страшновато смотреть было, как он метал банк. Руки тонкие, белые, трясутся, словно в лихорадке. От колоды, кажется, так к пистолету и потянутся. Жизнь-то его была постоянно на волоске, с такой страстью по земле не ходят.

С генералом он последнюю колоду распечатал. Гол был князь, без копейки. Дядька поднялся из-за стола — конец! А Астахов кричит: «На движимое ставлю!» В шутку, а может, всерьез пустил кто-то слух, будто у князя рысак чистопородный, не то выигранный в карты, не то полученный за долги. О рысаке подумали тогда все, и генерал тоже подумал. Сел на место и стал тасовать: отчего не рискнуть на коня? Забава, да и деньги немалые. Кто был в комнате, сгрудились у стола. Ждут. Азарт неописуемы». Секунды, однако, ожидание только и длилось.

Сгорел князь на четвертой карте. Думали, застрелится тут же. Нет. Побелел лишь. «Прости!» — прошептал. Кому? Генералу ли, чести своей. Утром всё выяснилось. Приехал к дядьке с невестой. «Вот, говорит, генерал, проигранное. Бери!» Ну, дядька в амбицию. Обман! Как смел играть на живого человека? Бесчестье! Прогнал князя. Что бы, вы думали, тот сделал? Заложил невесту владельцу «Бомонда» и расплатился с генералом. Весь Харбин ахнул. Каков Астахов! Он и верно был бесподобен. Девку продал, как при Екатерине…

Атаман опять поправил усы, придавил кончики к щекам, серым, одутловатым, словно прилепил к стене обветшалой.

— Выкупить обещал через месяц. Ей ли или тому же хозяину «Бомонда», бог знает. Только не выкупил. Сгинул. В ту же ночь. Видели, как он на французский пароход садился в Порт-Артуре. Подался куда-то на юг. В Европу отсюда французские суда не ходили. Или в Сайгон или самое дальнее до Реюньона и Мадагаскара. Думаю, зацепился где-то на островах. Оттуда уже не возвращаются. Так Катька и осталась в «Бомрнде»…

Конечно, не будь у генерала семьи, может, и взял бы выигрыш. Но не те времена. За Амуром все наши свадьбы кончились. А теперь… — атаман притуманил томно взгляд, — теперь уж поздно… Хотя… — Он засмеялся как-то утробно, и все грузное тело его затряслось. — Выпьем, капитан, за это «хотя»…

Выпили. Я заметил как бы между прочим, без интереса, справедливости ради:

— Настоящее имя ее Любовь?

— Любовь?! Ах, да… Это в «Бомонде» придумали Катьку — иностранцам легче выговаривать. В Маньчжурии все официантки Катьки и Нюрки: «Катька, иди сюда! Катька, принеси! Катька, подай…»

Иностранцев атаман напрасно приплел. Не слышал я ни разу, чтобы англичанин, или француз, или тот же немец называл официантку Катькой. Мы, японцы, верно, так называли, но в моем присутствии Семенов постеснялся бросить тень на хозяев Маньчжурии.

— Теперь она выкупилась, — сказал я.

— Да-да… с вашей помощью. Благородное дело… Благородное дело…

Слова свои атаман подкрепил улыбкой, неопределенной весьма: она означала одновременно и сочувствие, и одобрение, и намек. Знаем, мол, зачем выкупили девку. Все знаем.

Конечно, Семенов знал. Он занимался слежкой и тайны наши разгадывал легко: ведь половина, а то и больше сотрудников секретной службы состояла из членов всяческих белогвардейских организаций, которые возглавлял атаман Семенов Это была общая торговля тайнами. Продажа и перепродажа «товара» не считалась чем-то запретным и тем более зазорным. Секреты сбывали в два-три адреса.

В зал вошел высокий сухой старик в казачьей форме.

— Генерал, к нам! — помахал рукой атаман. — Сюда, сюда!.. Сейчас я представлю вас, капитан, — повернулся ко мне Семенов, — своему дядюшке, или, как вы изволили его назвать, папаше Катьки-Заложницы, простите, Любови Фотиевны… — Атаман опять засмеялся, и обрюзгшее тело его снова заколыхалось.