В шесть вечера в Астории

И он пошел к палаткам, раскинутым по ту сторону развалин; качнулся, но тотчас нашел равновесие. Ивонна смотрела ему в спину — Ник как-то сгорбился, и походка у него стала неверная, не пружинистая… Мужчины все изображают из себя спортсменов и победителей, и вдруг, в момент, когда они не подозревают, что за ними следят, по одной походке их становится ясно, до чего постарели… Смотрела Ивонна в спину Нику, на его озаренную солнцем прогрессирующую лысину — да, сник он несколько в последнее время, уже не такой чистенький, как тогда в Пльзени, когда ходил в форме сержанта, даже ногти порой бывают у него нечисты, а Ивонна всегда так ценила, что ногти у Ника ухожены… Выбрал не жизнь, а какую-то гонку, и она теперь одолевает, тащит его за собой; в этой непонятной гонке по земному шару Ник, видимо, никогда не был хозяином судьбы, и, несмотря на всю свою самоуверенность одного из лучших военных корреспондентов, в сущности, он слабый человек…

Перед тем как скрыться за руинами, Ник оглянулся, помахал Ивонне. И этот жест вдруг растрогал ее: всегда-то был он страшно ненадежен, вроде потенциального мелкого обманщика, и насчет своих знакомств в Голливуде, скорее всего, просто хвастал, и эти его вечные обещания… Нет, никогда он на мне не женится — и все же, все же я его немножко люблю, а сегодня, бог весть почему, немножко больше обычного — наклюкался вина, которого никогда не пьет, и это как бы сделало его таким трогательно-беззащитным… Он все еще мой Никушка и папа Моники…

Ивонна легла на траву, подложив под голову плоскую сумку Ника, в которой он держал фильтры, экспонометр и прочее. Голове не очень удобно, вынуть бы что-нибудь… В боковом кармашке сумки — немецкий журнал «Du und ich»[67]. Ивонна перелистала его. Н-да, такие снимки решительно ближе к порнографии, чем к искусству…

Вдруг у нее перехватило дыхание, Ивонна почувствовала, что бледнеет: да это же она сама в голом виде, и на соседней странице разворота тоже, только в другом ракурсе! Сердце заколотилось как бешеное. Так вот зачем Ник, снимая ее сегодня, все заглядывал в этот журнал! Она-то думала, он с кого-то копирует, а он просто не хотел повторять кадры!

А Ник уже возвращается, в рекламной полиэтиленовой сумочке бутылки. Ивонна пошла ему навстречу, размахивая журналом.

— Какая же ты свинья! — она шлепнула тылом ладони по собственному изображению. — А клялся честью, что будешь посылать мои снимки только в американские журналы!

Ник поставил на траву сумочку с бутылками, губы его опять растянула эта мягкая, слегка виноватая улыбка — видно, поддал еще малость у палаток.

— А что тут такого, Айв…

— За океаном — ладно, черт с ним, если надо, — но здесь, в Германии! Да что обо мне подумают! Встретится один такой, и я прочитаю у него в глазах, что он меня узнал, — господи, да мужики, сволочи, пальцами будут на меня показывать! — Ивонна вдруг осознала, что кричит.

— Такие снимки публикуются под псевдонимами…

— Но, черт возьми, мои груди — не под псевдонимом!

Проходила мимо группка туристов, две женщины, шокированные, оглянулись, сзади них шел мужчина в зеркальных очках, он исподтишка весело кивнул Ивонне, этот заговорщический жест означал: правильно, шлюшка, не поддавайся этому коту!

— Не понимаю, какая здесь разница? — спорил Ник. — Или, думаешь, американские журналы не попадают в Европу, в том числе в Германию? — Лицо его вдруг отвердело. — Так вот твоя благодарность за мою доброту! А, к дьяволу все это…

— Что ты мелешь, за какую доброту?

— А ты забыла, сколько тебе лет? Встань-ка дома перед зеркалом, может, поймешь наконец, почему я снимаю тебя с закинутыми за голову руками! — Теперь он тоже кричал. — Какого труда мне стоило, чтоб эти снимки вообще взяли, а ты… Ни черта ты не знаешь, что такое конкуренция, для некоторых редакций девчонка в двадцать три года и то уже стара…

Брызнули слезы. Этого еще не хватало, разреветься перед ним… Непроизвольно опустилась прямо на траву, ноги подкосились, как у истерички. Отвернулась, слезы текли ручьем — ох, этот тип с мягкой рислинговой улыбкой умеет ударить прямо по больному месту… Грустно, конечно, но, оглядываясь на прожитую жизнь, должна признаться: в сущности, главным моим и единственным богатством всегда было только мое тело. А злейшим врагом — страх перед увяданием, перед старением…

Ник, видно, понял, что перегнул палку, — опустился сзади нее на колени, взял за плечи.

— Сама знаешь, твой заработок манекенщицы — к слову сказать, непостоянный — уходит на квартиру да на соседку, что присматривает за Моникой, откуда же взять на все остальное? А я хочу обеспечить нам такой доход, какой у меня был…

Его руки на ее вздрагивающих плечах вдруг как-то разом помертвели. Ивонна медленно повернулась к нему, вытерла слезы.

— Какой у тебя был… где?

Ник отклонился от нее, поискал по карманам сигареты, нервно выплюнул волоконца табака, закурил.

— Так я сама за тебя скажу, — сухо продолжала Ивонна, не дождавшись его ответа. — В армии, да?

Ник молча лег на спину, поднял колени; усталым взором следил за галками, с криком кружащимися над полуразрушенной башней.