В смертельном круге

На первой полосе «Сидней геральд» так суммировала события: «Дев утопил яхту. Сломал руку, ушел». Там было полно всяких сожалений Хонитона. А могло бы быть много и моих высказываний, если бы я разинул рот вчера вечером.

Вместо этого газета дала короткий и довольно правдивый рассказ о моей жизни и привычках. Там говорилось, что я — один из шестнадцати лучших гонщиков-яхтсменов в мире и один из трех, наиболее известных. Газета удивлялась, что моя склонность к откровенному высказыванию своего мнения могла привести к уходу из гонок. Делались всяческие предположения, как повредит подобная откровенность моей дальнейшей карьере.

Мне надо было подумать, как извлечь пользу из своих качеств. Я не был похож на Поула, ловкого и лощеного парня: он взял все, что могли дать ему Итон и шикарный дом его отца в Хэмпшире. Что до меня, я родился в старом доме в графстве Уотерфорд и уж никоим образом не входил в число членов их престижного яхт-клуба, а жил на южном побережье Англии, где скрывать то, что ты думаешь, вовсе не расценивается как достоинство.

Я отложил газету, поправил свою несчастную руку и посмотрел в иллюминатор — там в рассветной мгле уже виднелись берега Нового Южного Уэльса.

Теоретически уход из Звездной гонки не был для меня катастрофой, я участвовал ежегодно во многих яхтовых гонках и мог бы вернуться к ним. Но практически это было нелегко. Надо ведь сначала получить приглашение. А большая часть таких приглашений на лето уже сделана. И Хонитон, как он сказал при последней нашей встрече, намерен предпринять все возможное, чтобы эти приглашения попали кому угодно, только не Мартину Деверо. А Хонитон — могущественный человек.

Получалось, что Мартину Деверо лучше всего осесть в качестве младшего компаньона где-нибудь в захолустном яхт-клубе, вроде как в «Саут-Крике», и на год-другой забыть о больших гонках.

Бизнесмены из клубов уже, наверное, успели прочитать газету и, очевидно, вытаращили глаза от удивления. Я старался выглядеть в самолете как все другие, вытащил из сумки письмо от Мэри, прижал его пальцами, чтоб оно не трепетало под вентилятором, и перечитал в десятый раз.

"Надеюсь, все идет хорошо. У нас не унимаются сильные ветры, ты представляешь... "

Я мог себе представить. Ведь я вырос в краснокирпичном доме у пристани, где с болот все время дули неугомонные ветры.

«Генри работает очень много. Клиенты хотят, чтобы все было налажено не позже Пасхи, и Генри скорее проклянет себя, чем нарушит договор».

Я и это мог себе представить — разные чудачества Генри. Но он в свое время командовал миноносцем в конвоях на Мурманск и считал, что слово джентльмена ко многому обязывает.

"На самом деле я начинаю беспокоиться за эту старую калошу. Мы потеряли много клиентов, и я боюсь, это оттого, что он стареет. Был ужасный шторм, многие лодки выбросило на берег, две пропали совсем. Страховые премии не помогли, и он все время бормочет что-то о происках врагов... "

Я сложил письмо и сунул обратно в сумку. Конечно, Генри становится совсем старым. Ему уже семьдесят один. Но вся горечь письма будто сосредоточена в последней фразе. Генри был в плену традиций, и это в наше время кое-кому казалось просто смешным. Но если он заговорил о происках врагов, значит, они действительно у него были.

Мэри вышла замуж за Генри во время войны, когда он воевал с немецкими подводными лодками в Баренцевом море, и, переняв манеры других жен флотских офицеров, выработала особое, непроницаемое выражение лица. Поэтому признаться, что она встревожена, было для нее равносильно тому, что вся Англия перевернулась вверх тормашками.

Я принял болеутоляющую таблетку и откинулся в кресле. Судя по всему, на нашем предприятии в «Саут-Крике» дел было полно, поэтому на гонки останется совсем немного времени, даже если кто-нибудь меня и пригласит.

Глава 3

На южном берегу Англии найдется немало мест более красивых, чем Маршкот. Это разбросанный городишко с краснокирпичными зданиями, который появился в пятидесятых годах прошлого века, когда железнодорожная компания «Грейт-Вестерн» построила ветку к рыболовному порту Уайк. И порт тут же оброс домами из красного кирпича, громоздившимися тут и там. Дома заполнились докерами, лоцманами и рабочими, и городок какое-то время процветал. Целых сорок лет железная дорога вывозила грузы на главную магистраль, а по ней они шли дальше, в Бристоль и центральные районы страны. Но процветание оказалось непродолжительным.

Бухта заилилась, и единственный узкий морской канал требовал много денег для углубления дна. Кораблей, которые могли заходить в гавань, становилось все меньше и меньше, пока дело не закончилось тем, что остались только рыбачьи лодки, владельцев которых можно было всегда найти в состоянии алкогольного опьянения в баре в Барнет-Армсе.

Маршкот, поглотивший каменные заборы и соломенные крыши Уайка, с жестокой основательностью отпугивал даже самых непритязательных туристов, а окружающие его соленые болота не нравились ни самим жителям города, ни приезжим.