В снегах родной чужбины

— Многих мы здесь ловили. Еще до старика. Этому больше всех тут досталось. Дважды собака его спасла от неминучей смерти. Три раза мы. Устал человек. Надоело. Да и силы были не те. Тут нужен такой, как вы. Чтоб по-свойски, не канителя долго, отвадил бы, отбил охоту к побегам и надежду на пристанище. А молва эта быстро по зонам прокатится. Через год, другой никто не сунется, — говорил капитан.

Федька только тогда понял, почему именно его решили посадить на этом участке. Не зря до сих пор все документы хранились в лесничестве и на руки их не выдавали.

«Знают, гады, без ксив на материк не смотаешься. Погранзона! Конечно, удается иногда, но после такого «малины» не миновать. А кому охота греметь сюда снова под конвоем? Они, козлы, вздумали эдак от фарта меня отлучить. Да я, если б вздумал вернуться к законникам, сразу отмылился бы от участка. Не нанялся пахать здесь до конца жизни! — .шевелился внутри голос протеста. — А зачем сфаловался? Зачем готовишься к зиме, хозяйство заводишь? Для кого стараешься, как не для себя? Тебя ж никто силой не принудил. Сам из дресен лезешь, потому что дышать охота путем, не так, как в зоне! Вон как кайфуешь теперь! Любой пахан от зависти усрался бы! Дом не просто утеплил и обмазал, а и побелил весь. Снаружи и внутри. Вон он какой нынче — гладкий да белый, как шмара в бане. Полы перетянул. Отодрал топором добела каждую доску. Печь наладил, вычистил. Лавки отремонтировал. Кадушек наделал — глаз не отвести. А постель какая! Два новых матраца! Подушки — чистый пух! Одеял гора — одно теплее другого. Даже оленьи шкуры присобачил вместо ковра. И под ноги положил. Чтоб не простыть. Чуни сшил вместо тапок. В них легко и тепло по дому ходить. Полотенец ворох купил. И посуды из Кодыланьи понавез. А зачем, если капать здесь не собираешься? На что клеенка и занавески на окнах? Мог бы обойтись! Зачем веников гора? К чему кладовку и чердак харчами забил? На кой черт тебе телка, если жить не собираешься здесь? Она уж вот-вот отелится! К чему полсотня цыплят? Вон они во дворе копошатся! Белым-бело от них! Сам растил. А значит, не бросишь, не оставишь свой труд, пожалеешь. Потому что для себя старался! И не темни, будто силой здесь держат. Сам приморился. И не дергайся теперь. Завязал с «малиной» — хана фарту! Пора мозги в кентеле надыбать! И дышать…» — говорил в нем другой, уверенный голос.

Лесник еще кряхтел, раздираемый противоречиями. Тишина участка уже сделала свое дело, и Федор сам становился похожим на тайгу. Раздался в плечах, заматерел, отпустил бороду и усы, ходил основательно, говорил уверенно, не срываясь на крик и мат. Все реже вспоминал «феню», разговаривал негромко, но веско. Со словом не спешил, каждое обдумывал, взвешивал. Стал неторопливым, привык к участку, словно к родному, будто родился здесь и не покидал этого места никогда.

Уже через год соорудил баню. Надоело мыться в корыте. Погреб во дворе выкопал. Над ним надстройку, вроде сараюшки. Туда кур поселил. И, приглядевшись к хозяйству соседнего лесника, завел пчел.

Все получалось у лесника, все ладилось. Ни одно дело из рук не выпадало. К счастью, беглые перестали навещать Федьку. Да и то, сказать правду, собака, побывав в овчарне на заставе, троих щенков принесла. Те вскоре с Эльбой дом сторожить начали, скотину стерегли. В смекалке и в уме не уступали матери. А уж в злости, в смелости — и подавно.

Далеко по зонам слух о Федьке прошел, что к нему, откольнику, теперь шнобель не сунешь. Навсегда завязал с фартом бывший законник. Сворой овчарок от прежних кентов отгородился. И никого к себе в хазу не пускает. Даже ночь перекантовать. И только фартовые сомневались:

— Лажа это все! Верняк, свой час стремачит, когда путевая «малина» подколется. Вместе с нею на материк слиняет, гад! А пока не дергается, сил копит. Если б намылился остаться, давно бы в хазу бабу приволок. А он один канает. Неспроста такое. Себе на уме дышит, кент. Такого не приморишь в тайге на зарплату. Он большие навары видел. Те, от каких до смерти не отвыкнет…

Несколько раз пытались беглые навестить Федьку. Тряхнуть на башли, барахло и харчи. Но никому не удавалось подойти к зимовью лесника. Дружной сворой набрасывались на зэков собаки и прогоняли прочь любого, кто осмеливался приблизиться к границам участка.

Дважды на их лай успевали пограничники. Одного зэка загнали в болото. Еще двоих чуть в куски не разнесли за ножи, которые те метали в собак.

Лесник знал, он может спокойно оставлять дом открытым, в него никто не войдет, псы не пустят. И спал спокойно.

Казалось, давно мог бы завести себе жену. Тяжело самому везде управляться. Но чем крепче становился на ноги, тем больше боялся привести в дом бабу.