В союзе звуков, чувств и дум

Если слушатели знают произведение хорошо, то доверительность в изложении сюжета приобретает интонацию напоминания: на первый план выходят психологические нюансы в характеристике героев, авторские отступления, слышнее делается музыкальная инструментовка. Все это, повторяю, самые общие заключения. Практически каждый раз читаешь чуточку подругому, вслушиваясь в атмосферу зрительного зала, улавливая его настроение и перемены в нем: если не получается живой, непритворный контакт с собеседниками-слушателями, не получается чтение «Онегина».

К счастью, гибкость пушкинского стиха, его многоплановость позволяет варьировать интонационно-смысловые нюансы очень широко. Приведу одно место из IV главы, которое, в зависимости от характера зрительного зала и собственного умонастроения, можно трактовать в двух прямо противоположных смыслах, ни в том, ни в другом случае, на мой взгляд, не входя в противоречие с автором.

Вдовы Клико или Моэта

Благословенное вино

В бутылке мерзлой для поэта

На стол тотчас принесено.

Оно сверкает Ипокреной;

Оно своей игрой и пеной

(Подобием того-сего)

Меня пленяло: за него

Последний бедный лепт, бывало,

Давал я. Помните ль, друзья?

Его волшебная струя

Рождала глупостей не мало,

А сколько шуток и стихов,

И споров, и веселых снов!

Но изменяет пеной шумной

Оно желудку моему,

И я Бордо благоразумный

Уж нынче предпочел ему.

К Аи я больше не способен;

Аи любовнице подобен

Блестящей, ветреной, живой,

И своенравной, и пустой...

Но ты, Бордо, подобен другу,

Который, в горе и в беде,

Товарищ завсегда, везде,

Готов нам оказать услугу

Иль тихий разделить досуг.

Да здравствует Бордо

, наш друг!

Первая приведенная строфа не оставляет сомнений в хорошем отношении автора к «благословенному вину вдовы Клико или Моэта». И смысл, и «сверканье» слов очевидно подтверждают былую любовь к означенному напитку. Вторая же строфа может быть прочитана по-разному: либо как добровольное отречение от «пены шумной», которая начинает изменять желудку, либо как иронически-тоскливое сетование по поводу того, что приходится от нее отрекаться.

Смысловой и эмоциональный ход метафорически смещается здесь с выбора между сортами вин на выбор между «благоразумным другом» и «ветреной любовницей». Если серьезно предпочесть «друга Бордо», то строки:

Аи любовнице подобен

Блестящей, ветреной, живой,

И своенравной, и пустой... -

нужно читать с «негативным» подтекстом, окрашивая все краской последнего эпитета: пустой. Интонационно это при- близительно соответствует тому, как в жизни говорят о чем- нибудь внешне привлекательном и даже блестящем: «видимость одна, пустое!» Следующие же строки: «но ты, Бордо, подобен другу» и до конца получат «позитивный» подтекст, собственно даже никакого подтекста, потому что в самом тексте звучит прямой панегирик дружбе, который интонационно следует только развивать: «вот оно, настоящее, а не пустое!»

Если же предпочтение «другу Бордо» перед «любовницей Аи» отдается поневоле, под влиянием неумолимых лет, а отношение к ним остается тем же, что в первой приведенной строфе, в которой и помину нет о благоразумном Бордо, то все прозвучит совсем наоборот. Первые пять строк (с «но изменяет пеной шумной» до «к Аи я больше не способен»), приобретут отчетливый подтекст: «увы! к несчастью!» Попадающий сюда «Бордо благоразумный» окрасится интонацией: что поделаешь, ста- рость! Три строки про Аи, напротив, приобретут характер острого сожаления о прошедшем: «как все это было хорошо, даже глупости и пустота!» Последние же шесть строк о «друге Бордо» почти полностью переосмысливаются. Подтекст «что поделаешь» развивается, интонация приобретает характер, свойственный повествованию о горьком вкусе необходимого лекарства, и заканчивается невольным вздохом сожаления: «да здравствует Бордо, наш друг».

Может показаться странным, что, говоря о гибкости онегинских стихов, о смысловой и интонационной их многоплановости, я выбираю для примера строфы, хотя и сверкающие остроумием, поражающие совершенством формы, но по мысли находящиеся как будто в стороне от магистральных путей романа. Но это только так кажется, что в стороне: в самом центре...

Можно взять любую строку, строфу, эпизод из «Евгения Онегина» и убедиться, что они связаны простыми или сложными связями с цепью других слов, мыслей, образов. В этом своем признаке «Онегин» уникален даже среди гениальных произведений мировой поэзии: он согласован, «зарифмован» буквально во всех деталях. Если роман начинается с дяди, который «самых честных правил», то в конце первой главы есть ссылка на этого дядю, к которому герой помчался «денег ради», и уточнение: «тем я начал свой роман». Во второй главе образ дяди мимоходом уточняется: «нигде не пятнышка чернил... // Календарь осьмого года. // Старик, имея много дел, // В другие книги не глядел... // Лет сорок с ключницей бранился, // В окно смотрел и мух давил». Через эти детали раскрывается истинный смысл первого определения: «самых честных правил» - цитата из басни Крылова: «осел был самых честных правил».