В союзе звуков, чувств и дум

Обратимся к детали, более существенной: к кругу чтения героев. При первом же появлении Татьяны во II главе мы узнаем, что «...ей рано нравились романы; // Они ей заменяли все; // Она влюбилася в обманы // И Ричардсона и Руссо». (Выделено мною. - Я. С.)

Уточним: «Клариса Гарлоу» Ричардсона, «Новая Элоиза» Руссо и, как мы узнаем несколько позже, «Дельфина» М-те <1е 8Ы1, то есть французские и английские сентиментальные романы XVIII века, - вот книги, которые полностью владеют воображением Татьяны.

Онегин эти книги давно прочитал и давно отбросил, как безнадежно устарелые. Вот его соображения по этому поводу из IV главы: «Ловласов обветшала слава // Со славой красных каблуков // И величавых париков».

Дальше идет обоснование ловласовской обветшалости:

Кому не скучно лицемерить,

Различно повторять одно,

Стараться важно в том уверить,

В чем все уверены давно.

Все те же слышать возраженья

Уничтожать предрассужденья,

Которых не было и нет

У девочки в тринадцать лет

и т. д.

Какие же авторы заменили Онегину устаревшую старину сентиментальных романов? На этот вопрос Пушкин отвечает в VII главе.

Хотя мы знаем, что Евгений

Издавна чтенье разлюбил,

Однако ж несколько творений

Он из опалы исключил:

Певца Гяура и Жуана,

Да с ним еще два-три романа,

В которых отразился век,

И современный человек

Изображен довольно верно

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданный безмерно,

С его озлобленным умом,

Кипящим в действии пустом.

Итак, прежде всего - тот же Байрон; еще два-три романа - это, как давно выяснено, «Адольф» Б. Констана, «Мельмот» Матюрина и некоторые другие.

То есть в библиотеке Онегина сосредоточены главные книги нового литературного направления - европейского романтизма начала XIX столетия.

О существовании этих книг Татьяна попросту еще не знает. Словом, к моменту знакомства главные герои романа приходят с неравными литературными знаниями и противоположными вкусами.

Совершенно различны и те импульсы, которые побуждают молодых людей к самому чтению, независимо от того, что они читают.

Вот как читает Онегин:

И снова, преданный безделью,

Томясь душевной пустотой,

Уселся он - с похвальной целью

Себе присвоить ум чужой;

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал, а все без толку;

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет...

Вот как читает Татьяна:

Воображаясь героиной

Своих возлюбленных творцов,

Кларисой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты,

Плоды сердечной полноты,

Вздыхает и, себе присвоя

Чужой восторг, чужую грусть,

В забвенье шепчет наизусть

Письмо для милого героя...

Бросаются в глаза две четкие пушкинские формулы: он читает от душевной пустоты, она - отсердечной полноты. Евгений пытается «себе присвоить ум чужой», заполнить пустоту души. Татьяна ищет в книгах «свой тайный жар, свои мечты», находит подтверждение себя и не видит границы между «обманом» своих книг и реальной жизнью.

Так обстоит дело в начале романа. Но с его развитием все изменяется.

Для Татьяны перелом в отношении к книгам приобретает резко драматический характер. После роковой дуэли и отъезда Онегина она случайно забрела в его покинутый дом.

И в молчаливом кабинете,

Забыв на время все на свете,

Осталась, наконец, одна,

И долго плакала она.

Потом за книги принялася.

Сперва ей было не до них,

Но показался выбор их

Ей странен. Чтенью предалася

Татьяна жадною душой;

И ей открылся мир иной... -

тот байронический мир, о котором говорилось выше. Драматизм ситуации подчеркивается тем, что Татьяна поневоле - пусть не совсем справедливо - ставит знак равенства между байроническим героем и своим Евгением. Правда, для этого у нее есть основания:

Хранили многие страницы

Отметку резкую ногтей;

Глаза внимательной девицы

Устремлены на них живей:

Татьяна видит с трепетаньем,

Какою мыслью, замечаньем

Бывал Онегин поражен,

В чем молча соглашался он.

На их полях она встречает

Черты его карандаша.

Везде Онегина душа

Себя невольно выражает

То кратким словом, то крестом,

То вопросительным крючком.

Это необычайно важный момент в биографии Татьяны. Не менее важный, чем встреча с самим Онегиным. Во-первых, он, рисовавшийся ей недавно сквозь черты «бесподобного Г рандисона» и мятежного мученика Вертера, оборачивается охладело-скептическим силуэтом нового «модного героя». Во-вторых, и это не менее важно, после жадного чтения в молчаливом кабинете перед Татьяной вообще открылся мир иной.

Здесь, можно сказать, происходит столкновение ее, детского, мира книг, в который она верила, как в живую жизнь, с миром книг онегинских. И последний побеждает. Теперь сентиментальные романы никогда не смогут «заменить ей все», как это было раньше. Татьяна взрослеет в течение нескольких часов. И, хоть она всегда будет с любовью вспоминать свою «полку книг», они не последуют за ней ни в Москву, ни в Петербург.

А что ж Онегин?