В социальных сетях

«Раньше за слово сажали, потому, что слово не расходилось с делом, – вставил Модэст Одинаров. – А теперь всё видят, всё знают, обо всем говорят, но ничего не меняется!»

«И не поменяется, – согласился Афанасий Голохват. – Надо отстреливать жирных котов которые нами правят да здравствует революция».

«Не помешало бы, – неожиданно поддержал Иннокентий Скородум. – Хотя это и бессмысленно, но чертовски приятно».

Это понравилось Афанасию Голохвату, Даме с @ и Зинаиде Пчель.

И Саша Гребенча не выдержал:

«Как вы можете! Они же люди, и у них есть дети».

«Люди ли?» – засомневалась Дама с @.

«А вы, случаем, не чиновник?» – поинтересовалась Степанида Пчель.

«У них есть деды, – показал зубы Афанасий Голохват. – И внуки и жены и любовницы».

Получив кучу издевательских смайликов, которыми отметился даже Сидор Куляш, Саша Гребенча сник. Он был плохим полемистом, ему было легко сбить дыхание. Яд, содержащийся в словах, парализовал его волю, заставляя думать о невидимом мосте, который может разрушить одна фальшивая нота. «Стеклянная челюсть, – сравнивал он себя с боксером. – У меня стеклянная челюсть».

«Лишь бы правили лучшие, – примирительно написал он. – Лишь бы ценились достоинства».

«Достоинства, – укусил Афанасий Голохват. – А судьи кто нельзя быть таким наивным».

Саша Гребенча вдруг вспомнил последнее свидание с сыном. Они сидели в суши-баре, до хрипоты спорили, при этом сын не вынимал рук из джинсов, напоминая бескрылую птицу. Столик был у окна, и он то и дело вглядывался в проходивших мимо пешеходов, точно ждал кого-то, кто должен зайти.

– Профукали все, – между делом отчитывал он старшее поколение, – проморгали, прочухали, а теперь бедные-несчастные! А нас кто пожалеет? Вы что нам передали? Какой мир? Тот, что получили от дедов? Так нет же, вы, отцы, все инфантильные, вы его ухудшили, испоганили, испохабили. От вас одни стоны, жалобы, нытье…

Саша Гребенча уткнулся в тарелку и, ковыряя перченую рыбу, не мог понять, отчего у него солоно во рту. «От слез, – наконец решил он. – От невыплаканных слез». Подняв глаза, он встретился взглядом с сидящим напротив подростком и подумал, что тому больше подходит роль отца.

– Вот именно, – угадал его мысли сын. – Все вы маменькины детки, слюнтяи-интеллигентишки, ни на что не способные. Привыкли по кухням судачить да в жилетку хныкать… Разве не так?

– Нельзя быть таким жестоким, – вздохнул Саша Гребенча.

Сын был в просвечивающей гипюровой рубашке.

– Что это у тебя? – показал на его плечо Саша Гребенча. – Грязь?

– Татуировка.

«Лучше бы грязь», – подумал Саша Гребенча.

– А как мать?

– Мать? – удивился сын. – Надо же, вспомнил! Когда она была рядом, у тебя была женщина, но у нее не было мужчины. Она тащила обоих, а теперь вы сравнялись, баба с возу – кобыле легче…

– Это ты про меня?

– А про кого еще? Ударить хочешь? Ну ударь! Только ты и на это не способен, как же – интеллигент!

Саша Гребенча слушал и думал, что сын прав, он вдруг понял, почему тот постоянно смотрит в окно и косится на дверь, точно ожидая своего настоящего отца, который сейчас войдет и защитит его от пошлого, грязного мира. Саше Гребенче сделалось неловко, но признать вслух сыновнюю правоту было выше его сил.

– А знаешь, кто такой интеллигент? – снова угадал сын. – Тот, на кого дрочат и кому неудобно за тех, кто это делает.

Отодвинув спиной стул, Саша Гребенча поднялся и, молча расплатившись, поспешно вышел. А теперь при воспоминании об этом он снова покрылся краской стыда. Раскурив трубку, Саша Гребенча закрутился на табурете, точно собирался ввинтить его в пол, и написал в чат Афанасию Голохвату:

«Дети всегда правы, а отцы всегда никуда не годны, на них природа отдыхает».

Почесав за ухом концом трубки, Саша решил, что этого достаточно для запоздалого извинения: Афанасий Голохват был его сыном, взявшим после развода фамилию матери. Этим и объяснялось его частое появление в совершенно чуждой ему группе, где он чувствовал себя как в солончаковой пустыне. Незаметно прошла ночь, за окном повисло серое дождливое утро, казалось, что день никогда не наступит и впереди ожидает лишь продолжение скучного, надоевшего сна. На стене монотонно тикали ходики со свисавшей на цепи гирей, собираясь с силами, в них натужно заскрежетала пружина, чтобы отмерить ударом еще один час Сашиной жизни. Сняв у камина чугунную решетку, Саша ворочал кочергой догоравшие угли, которые изредка вспыхивали синими, лизавшими железо языками, будто яркий день его детства в серой золе воспоминаний.

Война и мир