... В среду на будущей неделе

Павлик смотрел на созвездия огней, рассыпанные по побережью, а сам думал о матери. Как она там? Наверно, намучилась в переживаниях о нем. Дала согласие, а теперь жалеет. Ну, ничего, уже осталось недолго ей ждать. Механик говорил, что через три-четыре дня сейнер пойдет в Доброславск на пополнение бункеров соляром и маслом. Павлика отправят домой — это как пить дать. А как неохота покидать судно! Свыкся с ним, словно всю свою жизнь пробыл на море. И с рыбаками жаль расставаться. Особенно с Митрофаном Ильичем, с Мыркиным…

На корму пришел Брага. Боцман сегодня снова нес внеочередную вахту, сам изъявив такое желание.

— Все уже спят, — сказал он Павлику. — А ты чего совуешь?

— Красиво как! Охота посидеть… И жарко в каюте.

— Потом Глыбину сон перебьешь.

— А я в кормовой кубрик пойду, можно?

— Ну, как знаешь…

Брага прошелся взад-вперед по корме, завернул за угол надстройки и пошел к каюте Глыбина.

Однако в кубрике спать Павлику тоже не хотелось. А что если лечь на спардеке? Кому он там помешает?

Павлик спустился в кормовой кубрик, ощупью отыскал койку Тягуна. Взял одеяло, подушку и тихо, чтобы никого не разбудить, вышел на палубу. Над каютой Глыбина он умостился на куче старой дели, которую недавно вырезали из невода. Через несколько минут Павлик уже сладко опал.

Разбудил его негромкий плеск воды. К борту «Альбатроса» подошла шлюпка. Человек перебрался на сейнер, тихо ворча и отфыркиваясь. Глыбин вышел из каюты.

— Шлюпка от сваи отвязалась, — бурчал прибывший. — Пришлось по пояс в воду залезать.

Голос принадлежал боцману.

Пока Брага крепил шлюпку, Глыбин шепотом расспрашивал его о чем-то. Сначала разговаривали мирно, спокойно: кэп-бриг спрашивал, боцман отвечал. Но вдруг голос Глыбина дрогнул, будто по нему, как по проволоке, рубанули палкой.

— Врешь! Вчера одно толковал, а сегодня — что? Хочешь околпачить?

— Что ты, бог с тобой! — приглушенно вскрикнул боцман. — При чем я, если Лев Львович… Он говорит: теперь этот товар не ходовой, все магазины завалены.

— Ты мне зубы не заговаривай! Не дурачь, понял?!

— Я и не дурачу, — обидчиво произнес боцман. — При чем я, если Лев Львович…

— Молчи! — перебил его кэп-бриг гневно и презрительно. — Ну-ка, расстегни рубаху! Ну-у!!!

Брага отпрянул, но Глыбин поймал его за ворот. Он уже не сдерживался и не обратил никакого внимания на испуганно вскочившего Павлика. В ночной тишине хлестко прозвучали три пощечины. Боцман заскулил.

— Выкладывай! Все выкладывай! — приказал яростно Глыбин.

Брага слезливо засопел, шурша бумагой.

— Всего пару червонцев утаил, — сипел боцман, — сам тогда на рефрижераторе целых десять отхватил, так я же ничего… Даже виду не подал, что знаю, сколько ты рыбы и денег от бригады утаил. Мне за труды тоже положено: я товар таскал.

Они препирались шепотом еще несколько минут, но Павлик уже ничего не слышал. Дрожа от страха, он накрылся одеялом с головой, сжался в комок. «Десять червонцев, — думал Павлик. — Это же сто рублей! Вот почему он тогда взялся сам сдавать рыбу, не пустил Ивана Ивановича…»

Кэп-бриг в гневе

Рыбаки поднялись с первыми проблесками зари. Пока было еще темновато, пили горячий чай, который успел вскипятить Митрофан Ильич. Брага подошел к камбузу бочком, пряча от рыбаков правую щеку. Он налил из чайника кипятку и хотел так же бочком удалиться, но ему это не удалось.

Мыркин поглядел на боцмана и вдруг залился хохотом.

— Чего это ты с раннего утра? — удивился Иван Иванович.

— Гляди! Гляди! — смеясь, показывал радист на боцмана. — Где это он без кранцев швартовался?

Брагу окружили, заглядывая в лицо. Хотя воздух был еще совсем синий, но у боцмана под глазом было куда синее.

— Нес корзину с кулаками! — прыснул Печерица.

Брага прикрыл синяк ладонью и поспешил уйти от насмешников.

— Человек случайно на держак швабры наткнулся, а они зубы скалят, — сказал он, скрываясь в каюту.

Но Павлик-то знал, на какой «держак» наткнулся Брага!

Улучив момент, он пошел в камбуз. Митрофан Ильич подумал, что мальчуган пришел за добавкой, и протянул ему чайник. Павлик отстранил руку кока и шепнул:

— Я по важному делу, дедушка Митрофан!

Старый рыбак заговорщицки подмигнул и склонил голову набок: слушаю, дескать.

Павлик спросил, какой получился вес самого первого улова.

— А почему ты сейчас об этом вспомнил? — недоуменно прищурился кок.

— Я потом объясню. Так сколько же вышло?

Митрофан Ильич в раздумье затеребил нос-шишку.

— Не то сорок восемь, не то сорок семь по сто… Нет, кажись, строк шесть центнеров было. Ну да, точно: сорок шесть центнеров! Так, по крайней мере, говорил Глыбин. Ну и что же?

— Обманывает он! — сказал Павлик.

— Как обманывает? Что ты говоришь? — не понял старик.

— А вот так: Глыбин обманул бригаду. За пять центнеров рыбы деньги себе взял!

Павлик рассказал о ночной ссоре, о том, как на рефрижераторе он заглядывал в глыбинский блокнот, в который тот записывал каждую поднятую с сейнера бадью с рыбой. Последняя бадья была помечена цифрой 51.

— Честное слово; своими глазами видел пятерку с единицей!

— Может, просто показалось? — сомневался Митрофан Ильич.