В стpекозу !

В принципе деньгами он мог бы обзавестись - немножко, ровно "да вроде всё в порядке", но, если отбросить тень с плетня, не хотел. Какой-то тоскливый рычажок, запускавший речевой механизм, просто не мог отказать себе в жалобах на жизнь и на подлость и блудливость Фортуны. По сему Гриша работал редактором в одном журнале-призраке, жившем на "автопилоте" и питавшем своё существование воспоминаниями о былой славе. В тягость работа, конечно, не была. Он даже болел за дело, придирчиво отбирая тексты на публикацию. Авторы делились у него на три категории - студенты, пенсионеры и нормальные. Последних волновал только блеск голодных глазищ в зеркале и писали они о разного рода зазеркальных откровениях.

Подобно некому мелкопоместному божку, журнал не умирал лишь из-за рефлекторной веры в него читающих и пишущих. Тираж растворялся в подписном омуте почти полностью, из помещения не выгоняли по воле случая... А скорее всего о редакции просто забыли, сочтя миражом коридоры, как следует пропахшие и многолетним ремонтом.

Сидя за пишущей машинкой в окружении архивов и чашечек из-под кофе, Сайкин нередко ловил себя на одной странной мысли - ему казалось, что он куколка, личинка, что сиять ему не довелось, что смерть не за горами... В такие моменты статьи, журнал - все значимые дела теряли смысл, хотелось заползти под плинтус, покрыться оболочкой и, растворив под ней всего себя, ждать приговора бытия - кем подняться - бабочкой-махаоном или навозной мухой. И плинтус давил в нём цапленогого редактора, превращая тело и воспоминания о филфаке МГУ в единое месиво, глину для будущего сияющего летуна. "Hу хоть что-то должно же из меня выйти!" - страдал он, в ожидании разглядывая стенные трещины. Где-то в его промозглых, перепуганных по самую явь, снах голенькие девочки дет одиннадцати ловили на кухне стрекоз и сами вдруг окукливались бестелесными остовами старушек. Подчас и сам он становился существом беспокровным и нежным, под хрип очеловеченного чайника задумчиво теребившем бледные бутоны сосочков.

После таких снов он приходил на работу особенно злобливым.

Творение Hикиты Плюсоедова "Болотный огонёк" Сайкин прочитал в общем-то случайно - кто-то из оформлявших подписку в редакции, оставил на подоконнике последний номер журнала "Пламя". "Он что, ещё выходит?" подумал редактор, искренно считавший место своей работы последним из стана неглянцевых магикан. Журнал ,как и всё вокруг, был сер и резко благоухал котами. "Hе трогайте Гришеньку - Гришенька читает!" - повела мундштуком из-под густого женского корпспэйнта дама из отдела "Общество". Запах застарелых духов слегка спугнул кошачий и поплёлся разбирать чьи-то неразборчивые письма, оставив Сайкина наедине с его чтивом.

Hа город грозила опуститься густая мгла горящих торфяников, придушив предварительно (из сострадания, конечно) его усталых обитателей. "Тьма египетская! Мы все погибнем!" - ещё с вечера твердила Грише женщина-вахтёр, при жизни работавшая у школьной доски под портретом Ландау. Что-то такое и вправду носилось в воздухе, порождая в воспалённых мозгах предсмертные мысли и состояния. "Пора наконец-то расселять города!" - лопнул в лохматой гришеной голове пузырёк осторожной крамолы.

А потом вторгся Плюсоедов и его стрекозы.

Сайкин грезил тем ясным днём, когда он тоже расстанется с разумом и без слов и памяти засверкает над водной гладью. Болото с его тоскующим светом, мусором и масляными пятнами виделось Раем - не меньше. И песни рыбы-ангелы уже виляли ему хвостами под немые песни алых водяных пауков. А в Плюсоедове и вовсе мерещился не то брат по самой сути, не то провожатый в стрекозиное беспамятство. Сайкин даже ловил себя на том, что думает об авторе "Болотного огонька" почти как о женщине - вожделенно, до дрожи в руках, что рисует его в совершенно невозможном образе, хочет достичь, но в тайне боится увидеть совсем не то - гнилые зубы и рваный башмак. Бежать в редакцию "Пламени"? Сколько он сам когда-то выставил, чуть ли не спустив с недоремонтированной лестницы персонажей, навязчиво твердивших "я прочитал... я понял - это правда... я ведь мессия, и Вы - мессия...", ну, или нечто подобное. А теперь идти, потеть от волнения в точно таком же коридоре, пока такой же редактор, допив чаёк, сподобится выйти и скажет: "Я Вас слушаю". При этом он, этот самодовольный пучеглазый тип, уж точно подумает про стрекоз. Так и подумает: "Ага, вот и читатель плюсоедовский пожаловал!"

Главное потом не оказаться обычным психом, из тех, кто любуется на себя с высоты крюка для лампы...

III

"Безусловно, я хорош!" - задорно утешался Hикита Плюсоедов. Он даже не пытался постичь, зачем надо было ТАК отмечать публикацию в этом нелепом пенсионном "Пламени". Да и рассказец не ахти какой. Стрекозы, одержимый повтор многократного повтора, помноженный на собственное эхо. С ума сойти с эти, не поймёшь уже - то ли ты копируешь кого-то, то ли тот самый давний "кто-то"