В сумерках мортидо

Вскочил Геев. Он уже подбежал, нагнулся, подхватил ее под плечи, но в этот момент его взгляд упал на ее лицо. Вместо глаз, через оправу без стекол, в потолок смотрело два выжженных кратера, две бездонные ямы, две поляны пепла на пол-лица, два сгоревших очага боли – ночь и угли, обрамленные опаленными бровями и сожженной до пузырей кожей нижних век, щек и переносицы.

Он задрожал – сначала у него задрожали ноги, потом руки, потом мелко задрожал подбородок, смешно задергалось лицо, застучали зубы, и застыл, не в силах разогнуться, чуть согнув ноги и немного разведя ягодицы, бессильно, словно плети, опустив руки, будто приступ радикулита сковал его в одну секунду. Так и замер. Потом что-то забурлило у него в желудке. Волна изжоги подступила к корню языка и его вырвало. В последний миг он качнул головой и содержимое желудка – полупереваренная утренняя яичница и чашка кофе, выпитая две минуты назад, не попало на распростертое на полу тело.

Подошла Ершова. И посмотрела. Тончайший, наисложнейший инструмент человеческого тела, именуемый глазом – просто испарился. Она увидела черную воронку взрыва с запекшимися склонами. Будто миниатюрная атомная бомба сдетонировала внутри глазных яблок, и взрывная волна, прорвавшись через зрачок, как через жерло вулкана, сожгла и уничтожила человеческие органы в радиусе своего действия. Теперь в образовавшиеся отверстия можно было опустить кончик пальца на одну фалангу и дотронуться… через эти страшные, черные, как преисподняя, дыры, можно было, наверное, дотронуться до мозга.

Ник жалел только об одном, он всего этого не видел. Не видел того момента, когда Егорова ленивым жестом двинула свой большой палец по зубчатой поверхности и запустила крохотную шестеренку в смертельное пике. Не видел Ник срежиссированного им самим спектакля!

А вот что произошло!

Неровное, колеблющееся крохотное пламя зажигалки обладало достаточным инфракрасным излучением для того, чтобы изменение его количественных параметров уловил и тут же чутко на это отреагировал специальный раствор, нанесенный Ником на внутреннюю поверхность оптических стеклянных сфер, вставленных в характерную пластмассовую форму, что, собственно, мы и называется очками. Крошечный взрыв, а точнее два синхронных взрыва, направленных своею разрушительной силой от поверхности стекол к глазам, со всеми надлежащими характеристиками – эпицентром, взрывной волной, зоной термического повреждения имели в своем разрушительном эффекте и некоторые особенности. Воспламенение вещества, присутствовавшего в то утро на поверхности очковых линз, сопровождалось достижением сверхвысокой температуры, что не просто выжгла ткани, а испарила их. А само стекло в момент взрыва превратилось в порошок, часть из которого, унесенная взрывной волной, микроскопическими стрелами вонзилась в живую плоть. Эта стеклянная пыль за тысячные доли секунды до того, как ткань, содержащая, по сути, девяносто девять процентов воды, улетучилась, запорошила, словно снег, кристалл стекловидного тела, превратив его на краткий миг в тусклое матовое стекло.

Теперь крохотные осколки стекла, врезавшиеся в кожу, можно было различить среди поврежденных тканей лица, если, набравшись мужества и поборов отвращение, присмотреться. Они поблескивали мелкими крупицами, словно слюда в горной породе.

Ради такого зрелища, Ник не пожалел бы и остаток этого чудесного состава.

Это химическое вещество, изобретенное в засекреченных военных лабораториях, использовалось только при спецоперациях, проводимых секретными службами типа ГРУ и КГБ. Нанесенное тончайшим слоем на поверхность предмета, подсыхая, оно превращалась в абсолютно прозрачную пленку и взрывалось сине-оранжевым пламенем, отреагировав на незначительные колебания температуры.

Предыдущей ночью Ник без хлопот пробрался в редакцию и при свете карманного фонарика, действуя осторожно и не спеша, обработал этим составом линзы очков, принадлежащих Егоровой.

Щелчок зажигалкой. Огонек. Волна вмиг потеплевшего воздуха коснулась поверхности стекла… Взрыв!

Егорова умирала мучительно и долго. Ее вывели из болевого шока и какое-то время она жила в темноте, в полудреме и наркотическом дурмане. В сущности, она почти обезумела и до полной потери личности оставался один короткий шаг… Но ей повезло! Воспаления глазного нерва с правой стороны, осложнилось развитием менингита, и она умерла.

Геев и Ершова из газеты уволились. Антон поначалу запил, а когда месяца через три вышел из этого состояния, стал писать сценарии для детских утренников. Уже приближался Новый год.

Ершова три недели отлежала в неврологическом отделении Волгогорской областной больницы. Затем, так и не справившись со страхом перед реальным миром, все-таки выписалась. Еще две недели она провела дома, ни на минуту не покидая собственной спальни. А затем устроилась на работу. В библиотеку. Зарплата была мизерной, зато у неё появилась возможность целый день читать «женские» романы со счастливым концом.