В Суоми

Она все время пыталась припомнить, где бы они могли встречаться. Но сейчас-то она вспомнила его очень хорошо. Это был тот самый парень, который помог ей переправиться весною на лодке, когда она ехала к губернатору просить, чтобы Олави отпустили для запашки участка.

Она соскочила с саней и подошла к нему поближе. Он тоже узнал ее и, протянув руки, спросил:

— Как дела с мужем? Отпустили его тогда?

— Да вот он сам, — показала Эльвира на подходившего к ним высокого, крепкого Олави. — Вот он сам, — с гордостью повторила она.

— Значит, у тебя все благополучно, милая? Ну, у меня тоже. Помнишь, тогда я жаловался тебе, что в лесу прозевал революцию, — продолжал пастух, переходя на «ты». — Так вот, теперь я наверстал, теперь-то я не прозевал: триста восемнадцать помещичьих оленей пригодятся красным партизанам. Да, пригодятся!

И пастух приказал своим собакам гнать оленей дальше к деревне.

Олави прыгнул в сани к Эльвире. Она накрыла его одеялом. Глаза его сами собой закрывались, но он с усилием разлепил веки. Темный полог кибитки покачивался у него над головой, ровно дышали рядом спящие девочки. Легкие белые клубы дыхания туманили воздух.

Эльвира, прижавшись к Олави, понемногу согревала его. Впереди виднелся круп усталой лошади. И только через полог возка видны были белые снега и кусок голубеющего неба. И тогда они вместе сразу увидели несколько бревенчатых изб, и на одной из них пламенем костра трепыхался яркий на белом снегу красный флаг.

— Совсем как тогда, Первого мая в семнадцатом году, — сказала обрадованно Эльвира.

Это был настоящий красный флаг. Это было само счастье…

Олави приподнялся на локте и, притянув к себе Эльвиру, крепко поцеловал ее.

Они были совсем уже около деревни — видны были костры на улицах, и окна изб зияли выбитыми рамами, переплеты дверей были сорваны. Но красный флажок победно развевался над избой, в которой окна и двери были целы. Эльвира наклонилась к Олави и, пожимая ему руку, сказала:

— Подумать только, милый, сколько должны были мы пережить и вытерпеть, чтобы снова увидеть это знамя!

Она замолчала. Он смотрел на нее и радовался голубым ее глазам, так же, как флагу, поднятому красноармейской заставой над своим домом.

Молча подъехали к околице…

Коскинен, выпрямившись, стоял на снегу рядом с невысоким красноармейцем. Увидев Олави, Коскинен спросил:

— Есть потери? Есть обмороженные? — И, получив ответ, огорченно заметил: — Да, и у нас есть обмороженные. У Лундстрема пальцы ног… Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается…

И Олави и Эльвира увидели, как красноармеец открывает скрипучие ворота околицы, чтобы пропустить в деревню обоз.

— Здравствуйте, товарищи! — приветствует он их.

И они въезжают в первую советскую деревню…

— С победой, товарищи! Терве товерит!

— Привет финским трудящимся! — говорит нам рослый мужчина в штатском. Это председатель сельского Совета.

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА ЭТОЙ КНИГИ И ПРЕДИСЛОВИЕ К ДРУГИМ

Не было ни одной целой избы во всей Северной Карелии в тех местах, где побывали лахтари.

Уходя из Карелии, уводя обманом и насилием многих карельских крестьян с собой в Финляндию, они вышибали рамы окон, срывали и уничтожали переплеты дверей. Холод делался полновластным хозяином всех жилищ.

Они сбрасывали крышки о ям, где хранился картофель, и картофель замерзал. Они резали скот. Туши коров валялись посреди деревенских улиц.

Вот какие селения встречал на своем пути первый партизанский батальон лесорубов Похьяла.

Восстание лесорубов сорвало мобилизацию в Похьяла, забастовки и повсеместные демонстрации делали свое дело. Финскому правительству теперь было уже не до военных авантюр.

Отставшие и оставшиеся в Финляндии лесорубы-партизаны были преданы военно-полевому суду.

Унха и Сара были приговорены каждый к пяти годам тюремного заключения.

Поручик Лалука получил строжайший выговор от генерала за то, что вступил в переговоры с восставшими и давал им какие-то обещания. Карьера его висела на волоске — все свои неудачи он вымещал на солдатах.

Инари! Но его история — это особая история, о которой придет время написать.

Партизанский батальон лесорубов Похьяла разделился. Одна часть вошла в особую егерскую бригаду, расквартированную в Петрозаводске. Среди командиров там можно было потом встретить и рыжебородого, и того молодого лесоруба Матти, которого Легионер пристыдил на льду Ковдозера, и самого Легионера. Несколько парней поехало в Петроград. И мы вместе с Лундстремом отправились в Петроград и поступили там в Интернациональную военную школу. Нас провожали ребята, и Хильда сказала мне на прощанье:

— Если где-нибудь встретишь Инари, скажи, что я его жду.

Часть партизан, те, кто постарше, осела на земле и в разрушенной белыми Ухте организовала первый на севере колхоз-коммуну «Похьям поят» — «Северные ребята».

Через десять лет я ехал от Кеми в Ухту по недавно проложенной через топи и леса дороге. Нужно было проехать сто девяносто километров.