В Суоми

— Как это любезно с вашей стороны, что вы занесли мне сигары! — быстро заговорил Инари, становясь в проходе. — Извините, сколько я вам должен? Только-то? — спросил он, переплачивая сверх действительной стоимости сигар почти вдвое.

«Ценит мое расположение к нему», — подумал Курки и решил в будущем устраивать этого ладно скроенного парня на работу около себя.

— Я пошел прогуляться и решил, отчего бы не зайти в ближний барак?

— А мы здесь письмо одно из дому вслух читали, — продолжал Инари.

— Какие новости?

— Ничего особенного. Впрочем, там рекомендуют то же, что рекомендовал нам приезжавший сюда поручик Лалука: отправиться в Советскую Карелию… — вызывающе начал Каллио, но Инари так строго взглянул на него, что он замялся и, не сложив письма, комкая его, стал запихивать в карман.

Курки ничего не заметил и продолжал, пересчитывая монеты, говорить, казалось, для одного только Инари:

— Это, наверно, будет прибыльное дело. В газете написано, что мы получаем огромный заказ из Англии. Одних только телеграфных столбов миллион. Шутка ли! А там, в Карелии, превосходный лес.

Затем он, не прощаясь, вышел из барака, едва заметным жестом пригласив Инари следовать за собой. Отойдя в сторонку, стоя на утоптанном, скользком снегу, Курки шепнул Инари:

— Ты парень честный, я зашел сказать тебе, что в наших местах, по утверждению полиции, водятся агенты красных. Имей в виду: за каждый неблагонадежный разговор имеешь пять марок. За каждого красного — пятьсот марок. А ведь это не работа!

И он, многозначительно подмигнув ему, пошел к конторе.

«Отлично! — подумал Инари. — Значит, в нашем бараке у него шпиона нет. Отлично!»

Инари подумал еще о том, что сегодня он разнес четыре письма. В четырех бараках, значит, прочли это послание. Оно долго не будет залеживаться в одном кармане, оно пойдет дальше.

Да, это послание прочитали во всех бараках и в бараке, где жил Сунила. Остролицего и такого белобрысого, что брови казались совершено стертыми, Сунила парни очень любили. Он умел пошутить. Вот и сейчас, перед сном, он говорит своему соседу:

— А может быть, лучше отдать это письмо десятнику?

Но сосед после письма стал серьезным, он думает о другом и хочет убедить Сунила в своей правоте.

— Ты подумай, я работаю никак не хуже товарища, а возчик мне платит меньше. «Ты, говорит, молод еще, через несколько лет будешь получать, как мужчина». Разве я виноват, что мне девятнадцать лет? Ведь я работаю, как положено.

И, не дожидаясь ответа, он со злостью плюет на холодный пол.

— По таким порядкам топора и то не оплатить, — говорит другой лесоруб и продолжает начищать свой медный котелок.

В этом бараке котелок служит вместо барометра — к непогоде он всегда темнеет. Вот и сегодня он немного потемнел. Должно быть, завтра будет непогода. Лесоруб усердно чистит свой котелок.

Большая Медведица горит голубым светом на черном небе, и если пойдет небольшой снежок, то каждую снежинку, каждую звездочку со всеми ее тончайшими узориками можно разглядеть поодиночке.

А Хильда, засыпая у очага, думает о том, что, может быть, явятся сюда ее осенние хозяева из экспедиции.

Все спят.

Медный котелок начинает снова темнеть.

Метель пришла через несколько дней.

Вечером Инари, мокрый от пота и снега, вошел в барак. Почти все были на месте. Кто сушил шерстяные носки или свитер, кто чинил расползавшиеся кеньги, кто на вилке поджаривал себе ломтик хлеба с куском сала, — все только что пришли из леса, — и вдруг среди всего этого гомона и медлительной суеты Инари увидел знакомое лицо Коскинена: коротко подстриженные седоватые усы пожелтели от табака, под глазами мешки.

Инари метнулся было к нему, но сразу застыл под его ровным и спокойным взглядом.

Коскинен смотрел на него так, как будто видел впервые. И продолжал таким же ровным и спокойным голосом разговаривать с лесорубами.

Инари сидит как скованный.

Коскинен медленно прожевывает свой ужин, спокойно вытаскивает из кармана зубочистку и начинает ковырять в зубах. Затем он лениво спрашивает у Инари:

— Как заработки?

Инари с трудом разжимает зубы и отвечает в тон:

— Поработаешь — узнаешь! — Он видит, что Коскинен одобряет теперь его поведение, и показывает на изодранные штаны товарища: — Вот, на штаны не хватает.

— Да, все в долгу, — подтверждает возчик.

И пожилой лесоруб говорит:

— От комариного сала не растолстеешь!

У Инари сердце бьется так, что ему кажется, все в бараке должны слышать, а он, с видимым равнодушием посасывая трубку, пускает в сторону едкий дым дешевого табака.

— Для кого сигары сохраняешь? — ехидно спрашивает Унха Солдат.

Но Инари не обращает сейчас на него ни малейшего внимания.

— Работа есть? — продолжает допрос Коскинен.

— А ты вальщик или возчик?

И так продолжается разговор — о нормах выработки и оплате, о сортах древесины, о санном пути. И когда Инари говорит обо всем этом, ему хочется кружиться от радости. А он должен быть спокойным и даже не подавать виду, что знает этого человека с седеющими подстриженными усами, глубокими морщинами на еще не старом лице, человека, олицетворяющего сейчас для него мозг, волю и бесстрашие революции.