В суровый край

Это обстоятельство совсем не нравилось хозяину, ибо он умел не только молиться, но и считать. Он высчитал, что на свой скудный заработок Яан мог прокормить одного человека, но никак не пятерых. Если даже считать троих детей за одного взрослого, выходило, что надо кормить троих. И виргуский хозяин пришел к заключению, что это невозможно. Во всяком случае, честным путем. Они могли бы прожить, если бы откуда-нибудь получали деньги и еду. А как еще раздобыть эту «добавку», если не дурным путем? Андрес Вади своим острым умом понимал, что грешный человек не хочет умирать, тем более — голодной смертью. Ему казалось естественным, что Яан неизбежно начнет искать себе где-нибудь «добавку». А откуда же ему взять ее, как не из хозяйского амбара, не с гумна, с поля и с луга?.. Ведь Яан свой человек, ему знаком каждый уголок, каждая дверь, каждый замок — просто чудо, если он ничего не украдет!.. Правда, Андресу, несмотря на все ухищрения, еще не удавалось застигнуть батрака на месте преступления. Однако он считал свои подозрения обоснованными. И не только потому, что семья Яана была нищей.

Но и потому, что Яан оказался «грешным мирянином».

Несмотря на строгий запрет хозяина, он вместе с другими «отбившимися от рук» парнями читал светские книги и газеты. Тайком, конечно. Но разве мог такой тяжкий грех долго оставаться в тайне? В один прекрасный день все обнаружилось. И когда хозяин, стремясь наставить Яана на путь истинный, произнес в священном гневе несколько суровых слов, Яан проявил такую строптивость, что даже попытался оправдываться. Не удивительно, что у хозяина терпение лопнуло. Это было второй причиной увольнения Яана.

Третьей причиной была Анни.

Это непокорное дитя — самая младшая из трех дочерей Андреса — остановила взор на нищем батраке своего отца. Андрес не мог понять, откуда у его дочери такое своенравие. Долго не хотел он верить намекам чужих и домашних шептунов, однако, как всякий тяжкий грех, вскоре обнаружился и этот. Да еще как все обернулось! Когда отец стал допрашивать Анни, она с самой наглой дерзостью объявила ему, что обещала стать женой Яана и намерена свое слово сдержать, что бы ни случилось.

Благочестивый Андрес Вади обомлел. Нищий батрак — и его дочь! Взять голодного бедняка себе в зятья! Он усомнился, в своем ли уме Анни, и велел позвать к себе Яана. Но когда и Яан заявил почти то же самое, хозяин вновь обрел дар речи и объявил ему, что больше не станет терпеть его в батраках.

— Убирайся и из хибарки, конечно, не один, а со всей семьей. Слышишь! Со всей семьей!

Потом хозяин немного смягчился и разрешил Яану остаться в лачуге еще на год. «Но ни в коем случае не дольше!» Чем было это вызвано — никто не знал. То ли он ценил сильные руки своего нового бобыля, его сноровку и усердие, то ли благочестивая душа и рассудительная голова подсказали ему, что, оставив без крова семью бедняка, он может поколебать свой авторитет проповедника и волостного старшины, — неизвестно. Яану милостиво дали год отсрочки. Ему, мол, прежде чем переселиться, нужно «поправить свои дела».

Обязанности бобыля Яан выполнял так же прилежно, как раньше обязанности пастушонка и потом — батрака. За жалкий клочок земли и пастбище для коровы он отрабатывал хозяину дни, и, конечно, работать приходилось в самые лучшие дни года. А чтобы прокормить и одеть себя и семью, ему приходилось работать еще и у других, а те, в свою очередь, тоже требовали, чтобы он помогал им в самые погожие и длинные дни в году. Кому он этих дней обещать не мог, те ему ничего не давали. Всем он был нужен лишь в страдную пору, но ведь пора эта коротка, а год — длинный. Человек же хочет есть не только в страду, а круглый год. Мать помогала Яану отрабатывать дни, насколько позволяло ей слабое здоровье и малые дети.

О «поправке» хозяйства не могло быть, конечно, и речи. Нужда все прочнее обосновывалась в лачуге, все беспощаднее властвовала здесь. Как кошмар, душила она ее обитателей, протягивая свою костлявую руку в каждый угол. Прошло лето, миновала осень, началась долгая голодная зима. И ко всему еще прибавилась тяжелая, затяжная болезнь Яана.