В свободном падении

— Я бы оставила её у себя, но у меня в квартире нет места, — извиняющимся тоном продолжала Наргиз уже в коридоре. — Я живу вместе с отцом и тремя братьями. Её просто некуда будет положить.

— Серьёзная у тебя компания… — пробормотал я, натягивая на себя пиджак (не помню, в какой момент я его снял). — Может, ты хочешь ещё чая или кофе?

— Нет, папа, наверное, уже волнуется. Мне правда пора.

Я помог Наргиз надеть пальто, и мы вышли на улицу. Светила бледная луна и фонари не горели. Мы шли молча. Не освещаемые ничем, жгучие чёрные волосы Наргиз расплывались в вечерней темноте. Хотелось дотронуться до её волос, чтобы понять, где кончаются они и начинается воздух.

Идти по безлюдной угрюмой улице было приятно, и совсем не хотелось возвращаться домой. Наргиз шла совсем близко от меня, лёгкая и бесшумная. Мне стало отчего-то грустно, я подумал, как жаль, что вижу Наргиз в последний раз. Я почему-то был уверен, что больше не увижу её. Свежий воздух напитал меня какой-то болезненной бодростью. Я был готов к активным и, возможно, неадекватным действиям. Захотелось невольно задеть Наргиз плечом, захотелось упасть на колено и запеть для неё серенаду или внезапно наброситься и укусить за попу. Запомниться ей чем-нибудь другим, кроме неработающего унитаза и выпитого в обеденный перерыв стакана пива. Но я, робея, бездействовал.

Так мы дошли до угла, и Наргиз настояла, чтобы теперь я возвращался домой. «Меня встретят, а ты возвращайся скорее к Майе, а то мало ли что…» — в её словах читалась насмешка, а может и нет, я не был уверен. Просто я не выспался, устал и у меня болела голова. А Наргиз улыбалась и сверкала большими своими глазищами. Мы стояли бы так очень долго, смотря друг на друга, вернее, я — смотря на Наргиз отупело, а Наргиз — улыбаясь моей отупелости, но Наргиз дотронулась до моего плеча, выразив так свою благодарность, и быстро зашагала прочь, тихонько стуча каблучками.

Домой идти не хотелось, и я ещё немного постоял так, вглядываясь в густой шелестящий мрак. Щёки горели от стыда или от мороза. Из окна первого этажа громыхала попса. Где-то поблизости рычало забуксовавшее авто. Дикие нечеловеческие вопли доносились издалека. Бурное действо происходило в непроглядном мраке. Неожиданно я вспомнил, что в квартире у меня пьяная и невменяемая женщина. Вздохнув и вытащив из кармана полупустую пачку, я нехотя зашагал обратно.

Когда я вернулся домой, Майи нигде не было. Я подумал было, что она затеяла какую-то дурацкую игру, может, решила поиграть в прятки, но оказалось, она лежала на том же диване, просто провалилась в него так глубоко и зарылась подушками, что её совсем не было видно. Я извлёк её из диванных глубин и отряхнул от пыли. Она посмотрела на меня тревожными коровьими глазами, глазами не просто коровы, но коровы, готовой к доению. По полу катались пустые бутылки вина. В свете старинной лампы они отливали розовым.

Мне хотелось спать, но я сел рядом с Майей и возложил ей руку на спину. Майя издала какие-то звуки, нечто среднее между мычаньем и мурлыканьем. «У тебя есть ещё выпить?» — спросила она, зевнув. В холодильнике у меня была неоткупоренная бутылка бурбона, и я отправился за ней. По пути заглянул в туалет — странно, но вода сливалась нормально. Зайдя в гостиную, я обнаружил Майю неловко стаскивающей с себя мою футболку, безнадёжно запутавшейся в ней. Я видел, как косые мышцы её живота напрягаются, как напрягается рука, пытающая вызволить себя из рукавного плена. Бретелька лифчика безвольно колыхалась на предплечье. Я погладил обнажившееся плечо и улёгся рядом. В это время оживился мой телефон: засветился, завибрировал, и уж только потом зазвучал голосом того самого Йена Кёртиса, которого я сумел пережить. «Radio, live transmission, Radio, live transmission» — дважды успел пропеть Йен, прежде чем я дотронулся до экрана. Звонила бабушка. В трубке я услышал вкрадчивый, уставший голос.

— Андрюша, это ты?

— Да, бабушка, это я. Ты звонишь на мой мобильный.

— Андрюшенька, ты живой? Куда же ты пропал? Вчера сбежал от нас, как заяц, даже договорить не успели…

— Я просто… ну, учился, занимался… работал, — я сел на диван, рядом с Майей. Диван отчаянно скрипнул.

— Работал, — повторил я. — Было много работы.

Прошло уже больше двух лет, но бабушка до сих пор не знала, что меня отчислили из университета. Думала, что я всё учусь и учусь, бесконечно.

Майя надвинулась на меня и жарко шепнула в другое ухо: «я вся мокрая». Я поощрительно кивнул ей, мол, это хорошо. В ответ Майя вдруг хищно набросилась на меня и вцепилась в ухо. Я, чтобы не вскрикнуть, больно прикусил губу. Наверное, пошла кровь. Изо рта у Майи всё ещё крепко воняло спиртом.

— Сегодня шёл дождь, ты не промочил ноги? — интересовалась бабушка.

— Нет, бабушка, не промочил, — в ушах вспыхивали, пульсируя, слова: «мокрая… мокрая…». Майя опустилась ниже, укусила в шею. Я почувствовал жжение, тяжёлое дыхание на себе. Пальцы её, бессистемно блуждавшие по животу, внезапно опустились ниже, нырнув под ремень. Майя застонала, распалённая сама собой.

— Что это? — оживилась бабушка.