В тени богов. Императоры в мировой истории

Политическая некомпетентность ее мужа стала гораздо более важной причиной ее падения, чем любая из совершенных ею ошибок. Людовик XVI был неглуп, он был хорошо образован и добросердечен и действовал из лучших побуждений. Он глубоко интересовался историей, был хорошим лингвистом и прекрасно разбирался в международных отношениях. Так, он был подписан на Spectator

и Hansard

и читал в них стенограммы важнейших дебатов в британском парламенте. К несчастью, по характеру Людовик не подходил на роль короля – и тем более на роль диктатора. Как и императоры династии Мин, он был обременен установками основателя и лучшего представителя династии, который утверждал, что настоящий монарх должен сам быть собственным премьер-министром. В его случае образцом для подражания был Людовик XIV, характер и стиль управления которого давлели над всеми его преемниками. Людовик XVI попытался примерить на себя роль, к которой был не приспособлен, и это негативно сказалось на работе и без того довольно разобщенного и нестабильного французского властного аппарата, что в конце концов привело к его полному параличу. В своих мемуарах, которые стали библией для всех его преемников, Людовик XIV отмечал, что принятие решений порой дается крайне тяжело, но затягивать с ними нельзя: “Бывает так, что нерешительность ведет к отчаянию; посвятив изучению вопроса разумное количество времени, необходимо выносить вердикт”. Из всех наставлений предка это было для Людовика XVI самым сложным. Уклончивость, нерешительность и промедление – опасные всегда – стали его фатальной слабостью, когда разразился кризис и началась революция³³

.

В эпоху Людовика XVI на долю французского короля выпали суровые испытания. Растущая мощь Британии на западе и России на востоке подрывала французское превосходство в Европе. Французские элиты возлагали вину за относительный упадок на короля, но отвергали меры, необходимые, чтобы его избежать. Решение положить конец соперничеству с Габсбургами и сосредоточить ресурсы на борьбе с растущей британской морской и колониальной державой было мудрым, но непопулярным. Настала пора пересмотреть компромисс между короной и элитами, на котором покоился старый режим, чтобы повысить доходы и рационализировать правительство и законодательство. Но любые шаги в этом направлении объявлялись проявлением деспотизма. Тем не менее положение короля не было безнадежным. Его уместно сравнить с положением российского царя Александра I, когда он размышлял о возможности конституционной реформы и освобождения крестьян. Если бы Александр решился на это, в обществе не нашлось бы ни одной группы, на которую он смог бы опереться, а рисковал бы он не только собственным троном, но и разрушением государства. Консервативные противники реформ могли вполне аргументированно утверждать, что предлагаемые преобразования уничтожат военную мощь России, и вместе с ней страна потеряет свое положение на международной арене и более не будет в безопасности³⁴

.

У французского короля было больше пространства для маневров. В его стране существовал многочисленный, грамотный и культурный средний класс. Многие представители родовитой элиты симпатизировали просвещенным реформам. Кроме того, привилегированные члены французского общества не всегда единым фронтом вставали на защиту одних и тех же привилегий. Во французском контексте проведение просвещенных реформ было жизненно необходимо для сохранения военной силы и международного положения страны. Компетентный король, всецело преданный идеям Просвещения, возможно, сумел бы сформировать коалицию для поддержки программы преобразований. Впрочем, вряд ли стоило ожидать, что культурный мир династии Бурбонов и версальский двор дадут Франции такого экстраординарного правителя, как Петр Великий. Вероятно, в такой уникальной и оригинальной личности не было и нужды. Я подозреваю – а такие суждения всегда бывают лишь информированными догадками, – что если бы в 1774 году французский престол унаследовал зять Людовика XVI, Леопольд Тосканский, Великой французской революции, возможно, не было бы вовсе³⁵.