В тени истории (ЛП)

За что не готовы сражаться, то теряют.

Полторы тысячи лет назад, в августе 476 года, прекратила своё существования Западная Римская империя. В этот день имперский полководец Одоакер, германец, отослал последнего западно–римского императора, любезного декадентствующего юношу по имени Ромулус Аугустулус, в пансион — вообще говоря, акт, который выделяется своими почти презрительными миролюбием и человечностью, потому что тогда было обычным делом для властителя вместе со своим троном терять и жизнь. Тем самым погибла империя, которая всё–таки просуществовала более тысячи лет и по меньшей мере пятьсот лет считалась несокрушимой.

Действительно ли она погибла? Этот вопрос возникает у нас, если в первое мгновение задуматься, и именно по двум причинам:

Во–первых,

поскольку между закатом Западной Римской империи и свержением Европы с её высоты мирового господства, которое мы пережили в этом столетии, бросается в глаза пара удручающих подобий.

Во–вторых, поскольку ведь мы теперь уже на протяжении жизни более чем одного поколения пытаемся восстановить единство Западной Европы, которое было разрушено тысячу пятьсот лет назад.

Начнем со второго. Что собственно является двигателем нынешнего европейского движения? Безусловно, это не европейское национальное чувство. Национальное чувство — оно всё еще немецкое, французское, английское; насколько тяжело это национальное чувство подчинять чувству европейской общности — это мы испытываем каждый день. Однако не единственно лишь экономические и оборонительно–политические потребности движут Европой. Экономически нынешние западноевропейские страны например сильнее зависят от поставщиков сырья, чем друг от друга, военную же безопасность нам даёт НАТО, а не Европейское Сообщество. И всё же слово «Европа» затрагивает струну, которая остаётся безмолвной, когда говорят о союзе с Америкой. Нечто иное объединяет европейцев, что даже может конкурировать с их сильным, сверхсильным национальным чувством — и чего нет у американцев. И можно искать это «нечто» сколь угодно долго, найдётся же лишь одно: римское наследие.

«А не прошлое ли это дело?» — слышу я в этом месте бормотание. «И кто вообще что–то ещё об этом знает? Возможно, пара образованных гуманитариев, которые ещё учили латынь и в школе слышали про Цезаря и Августа; и таких становится всё меньше и меньше». Но не будем торопиться. Можно питаться из наследия, даже не изучив много из него. Верно, латынь едва ли более изучается, а имя Цезаря говорит немного большинству — которое однако совершенно точно знает, кто такой кайзер [6].

Но известно нам это или нет, почти все наши правовые термины — римские, и тем самым также наше правосознание: правовое государство — это изобретение римлян. Государство вообще, каким мы его знаем, с его политиками и служащими, с его провинциями и округами — римское. Средневековое феодальное государство было совершенно другим. Даже наше военное дело со своими легионами и когортами — мы называем их дивизиями и батальонами, — с пехотой, кавалерией и артиллерией является чистым римским наследием. С толпами войск и вагенбургами [7]

древних германцев оно больше не имело ничего общего. И можно ещё многое назвать на эту тему, что для нас является само собой разумеющимся, от цирка до романа, чье происхождение выдаёт само имя.

Римская империя давно исчезла, разумеется, но зато она просуществовала долго. Это вовсе не пустяк, то, что западная и южная Европа в течение почти пяти сотен лет — округленно четверть своей истории, и именно первую, основополагающую четверть — была объединена в одну империю.

Следует отдавать себе отчёт в том, насколько долгим было это время, потому что в школе его проходят очень кратко. Там история Рима заканчивается примерно с Августом, затем возможно узнают еще немного о злом императоре Нероне и о преследованиях христиан, и неожиданно уже изучают древних германцев, а тут наступает и средневековье — неизвестно каким образом. Но когда закончила своё существование Римская империя, со смерти Августа прошло уже почти столько же лет, как теперь со смерти Лютера, а от христианизации империи при Константине — неслыханная революция — столько же лет, насколько от нас отстоят во времени военные походы Наполеона. Всё европейское Новое Время продлилось не дольше, чем империя цезарей. И в целом это «Новое Время» было блестящей эпохой. Собственно период упадка и заката в сравнении с ним был очень коротким. Ещё в 451 году Западная Римская империя в последнем неимоверном напряжении совместно с западными готами на Каталаунских полях отбила натиск гуннов. Во время конца империи от этого события прошло лишь четверть века, то есть еще не столь много, как теперь от окончания Второй мировой войны. Так быстро может это происходить, когда вначале некогда дела были на подъёме.