В тени истории

То, что где–то в договоре находится ошибка, сегодня можно предполагать как бесспорное. Что бы ещё ни говорили о нём кроме этого, он во всяком случае не был успехом. Он не достиг того, чего должен достичь мирный договор: он не принёс успокоения, не установил крепких основ, не создал прочных рамок для международной политики.

Из великих держав того времени Россия в нём не участвовала; Германия подписала договор только под дулом пистолета; Америка вскоре из него вышла. Так что Англия и Франция стали единственными оставшимися действительными гарантами договора, и для них договор тотчас же стал яблоком раздора: Франция цеплялась за него как утопающий за спасательный круг, в то время как Англия постоянно пыталась вносить в него исправления и изменения.

А потому не стоит удивляться, что меры предосторожности договора стали отпадать одна за другой. Страстно атакуемая и спустя рукава защищаемая, новая мирная система спотыкалась в течение десяти лет от кризиса к кризису и от одного частичного пересмотра к другому; затем она развалилась.

В 1930 году закончилась оккупация Рейнской области, в 1931 году были отменены репарации, в 1932 году Германскому Рейху было даровано равноправие в области вооружений. С 1936 года Англия и Франция искали — тщётно — нового основополагающего урегулирования своих отношений с Германией. В 1938 году они молчаливо приняли аншлюс Австрии и — недвусмысленно — раздел Чехословакии. Годом позже между ними и Германией снова разразилась война.

Это плачевный итог. Не спорю: никакой мирный договор не вечен, даже самые лучшие со временем приходят в негодность. Тем не менее едва ли есть какой другой, который начал чахнуть столь скоро, который через жалкие двадцать лет снова окончился той войной, которую он должен был завершить. Согласен также и с тем, что союзники — и немцы — после 1919 года совершили новые политические ошибки. Однако политические ошибки совершались всегда, и добротно слаженный мирный договор должен быть к этому подготовлен и содержать пару буферов.

В этом случае добавляется ещё кое–что другое. Многие из самых тяжёлых политических ошибок двадцатых и тридцатых годов проистекли из урегулирования 1919 года с определённой неизбежностью. В очень реальном смысле Мюнхенские соглашение были подготовлены в Версальском договоре. Потому что этот договор — или, точнее, система парижских локальных договоров в целом, из которых Версальский договор был лишь важнейшей составляющей — основывался на принципах, которые в конце должны были действовать к преимуществу побеждённых. Одновременно он содержит достаточно нарушений этих принципов, чтобы дать побеждённым чувство горькой несправедливости, а победителям — нечистую совесть.

Что это были за принципы? В нескольких словах это было следующее: самоопределение народов, как можно более точная идентификация государственных границ и границ народов; суверенитет народов и равноправие больших и малых наций; Лига Наций в качестве верховной инстанции арбитража и хранителя мира; и недвусмысленный отказ от любой политики равновесия сил. Эти идеи всё ещё совершенно общеприняты, но сегодня они звучат обычно и едва ли ещё возбуждающе. Тогда они были внове и революционны, и имели также всю силу новых революционных идей. В 1914 году никто из ответственных лиц не воспринимал их серьёзно, ни у союзников, ни в Германии с Австро — Венгрией и их союзниками. В 1918–1919 гг. дело зашло настолько далеко, что даже величайшие скептики среди государственных мужей по крайней мере вынуждены были отказаться от лицемерного признания этих ценностей на словах, если они хотели, чтобы к ним прислушивались.

Новое политическое Евангелие не ограничивалось Америкой и президентом Вильсоном, который сделался его главным глашатаем и пророком. В заключительной фазе Первой мировой войны и во время последующей Парижской мирной конференции оно покорило также и общественное мнение Европы. Это было Евангелие, полное взрывчатого вещества. Очевидно, что оно должно было подействовать разрушительно на многонациональные империи, такие, как империя Габсбургов и Османская, и поэтому военная пропаганда союзников схватилась за него как за желанное и страшное оружие. (То, что оно могло также разрушить империю Романовых, с 1917 года не играло больше никакой роли, а то, что однажды оно уничтожит британскую и французские мировые империи, тогда никто не предвидел). Очевидно, что оно должно было также поднять на воздух существующий в Европе порядок, потому что он ведь покоился на всеобще признанном и тщательно поддерживаемом равновесии сил, которое со своей стороны, чтобы оно могло функционировать, должно было опираться на идеи монархии, имперских государств и войны как ultima ratio regum [33]. Однако как раз эта его разрушительная сила и эта его смертельность для традиционной европейской государственной системы дала ему в 1918 году в Европе опьяняющую популярность.